Алекс взглянула на мужчину на столе, Майкла Рейса. Две недели назад, когда его избрали для ритуала, она читала его карту. Отогнутые лоскуты брюшной стенки были зафиксированы стальными скобами, и его брюшная полость выглядела, как пышная розовая орхидея с бархатной алой серединой. Скажите мне, что у него не останется шрама. Но ей нужно было волноваться о собственном будущем. Рейс справится.

Алекс отвела глаза и постаралась дышать через нос: в желудке у нее заурчало, а рот наполнился медной слюной. Она повидала немало серьезных ранений, но всегда на мертвецах. В ране живого человека, в том, что жизнь в человеческом теле поддерживает лишь размеренное металлическое пищание монитора, было что-то куда более ужасное. В кармане у нее лежал глазированный имбирь от тошноты – один из советов Дарлингтона, – но она не могла заставить себя достать его и развернуть.

Вместо этого она уставилась в никуда, пока Гаруспик называл последовательность цифр и букв – биржевых сокращений и курсов акций компаний, находившихся в публичном обращении на Нью-Йоркской фондовой бирже. Позже ему предстояло перейти к автоматизированным котировкам Национальной ассоциации дилеров по ценным бумагам, бирже «Евронекст» и азиатским рынкам. Алекс даже не пыталась разобрать, что он говорит. Приказы продавать, покупать и придержать отдавались на непостижимом нидерландском – языке торговли, первой фондовой биржи, старого Нью-Йорка и официальном языке Костлявых. Во времена основания «Черепа и костей» греческий и латынь знало слишком много студентов, и для делишек тайного общества требовалось нечто менее распространенное.

«У нидерландского более сложное произношение, – рассказывал ей Дарлингтон. – Кроме того, это дает Костлявым предлог ездить в Амстердам».

Разумеется, Дарлингтон знал латынь, греческий и нидерландский. А еще говорил по-французски и по-мандарински и мог сносно объясниться по-португальски. Алекс же только начинала изучать базовый испанский. Она занималась им в начальной школе, и у ее бабушки были заготовлены сефардские пословицы на все случаи жизни, а потому она рассчитывала, что в колледже запросто его освоит. Препятствий вроде сослагательного наклонения она не предвидела. Что у нее получалось, так это спросить, не хочет ли Глория сходить на дискотеку завтра вечером.

Из-за стены, за которой показывали кино, донеслась приглушенная автоматная очередь. Гаруспик с нескрываемым раздражением поднял взгляд от гладкого розового кошмара, который представляла собой тонкая кишка Майкла Рейса.

«Лицо со шрамом», – поняла Алекс, когда музыка стала громче и хор голосов в унисон загремел: «Поиграть захотели? Хорошо. Играть будем жестко». Зрители скандировали реплики одновременно с актерами, как будто это «Рокки Хоррор». «Лицо со шрамом» Алекс видела раз сто. Это был один из любимых фильмов Лена. В этом плане он был предсказуем, обожал все крутое – можно подумать, он заказал по почте набор «Как быть гангстером». Когда они встретили Хелли рядом с променадом Венис, ее золотые волосы походили на раскрытые кулисы театра ее больших голубых глаз, и Алекс мгновенно вспомнилась Мишель Пфайфер в атласном платье. Не хватало ей только гладкой густой челки. Но сегодня ночью, когда в воздухе воняло кровью, Алекс не хотела думать о Хелли. Лен и Хелли остались в старой жизни. В Йеле им было не место. Правда, чужой здесь была и сама Алекс.