– Рекрут Форальберг! – голос майора разрезал утренний воздух. Конмаэл поднял на командира тяжёлый взгляд.

– Встать.

Ничего не произошло. Он всё так же глядел на майора, молча, с усталой мутной злостью.

Таубе в три широких шага подошёл к нему, схватил за шиворот и рывком поставил на ноги.

– Я сказал встать.

Конмаэл устоял, но продолжал молчать. С его рук вяло капала кровь, веки распухли, в ушах звенело.

– Выпей. – Майор достал из кармана флягу и вложил её в руку рекрута. Тот попытался отмахнуться.

– Пей, говорю.

Конмаэл отвернул крышку и сделал глоток. Рот и горло обожгло крепким алкоголем, это обратило его к реальности.

– Теперь ты готов меня слушать?

– Да, господин майор, – хрипло ответил он.

Выдержав паузу, Таубе заговорил, хмуро глядя на Конмаэла:

– Тебе невыносимо трудно принять то, что с тобой происходит. Труднее, чем остальным. Другие рекруты ещё даже не стали мужчинами, но простых людей война касается охотнее – у каждого из них кто-то погиб, каждый заранее знал, что попадёт на фронт. Их внутреннее устройство проще, и они рады быть здесь, а не сразу в пекле. Большинство новобранцев на передовой гибнет в первом же бою. Они более открыты тому, что сейчас делают. Ты же варился в другом котле и даже не мыслил о таком исходе. Твоё отношение понятно. Но вот в чём штука – это не имеет никакого значения. Сейчас условие задачи одно – действовать. А не думать о своём отношении к происходящему и не задаваться десятками бессмысленных вопросов. Твоё дело – нажимать на спусковой крючок и отправлять пули в цель. Не думай о казнённых как о людях. Это не твои друзья из соседнего поместья и даже не твой лакей или конюх. Они из тех, кто отправляет твоих друзей и твоих лакеев в могилы. И у тебя сейчас есть прекрасная возможность делать то, что должен делать всякий солдат, и при этом без особых усилий. Ты не рискуешь жизнью и не мёрзнешь в сырых траншеях. Куда уж проще. Будь мужчиной, Конмаэл, уже пора. Соберись. Мы поняли друг друга?

Рекрут наконец поднял глаза на командира – всё это время он слушал его, глядя в одну точку на брусчатке.

– Да, господин майор.

– Хорошо. Скоро построение. Сходи в медпункт, пусть тебе забинтуют руки, и возвращайся в строй. Ступай.

Конмаэл, ничего не говоря и не меняясь в лице, прошёл мимо Таубе в крепость.

Следуя указанию майора, он сперва отправился в медпункт. Медсестра замотала бинтами его саднящие кисти, не задавая лишних вопросов, – перевязка прошла в полной тишине. Потом он возвратился в казарму, где уже прозвучала команда «подъём», спокойно вышел на построение, молча позавтракал. Рекруты с удивлением поглядывали на его забинтованные руки и тихо перешёптывались, но никто не посмел обратиться к нему. А потом, когда перед очередными лекциями выдался свободный час, он вернулся в библиотеку, открыл дневник и, ни минуты не размышляя, записал всё о состоявшемся накануне расстреле.

Из дневника Конмаэла Форальберга

15 октября

Я убил.

Теперь, когда я пишу это, сидя в библиотеке, мне видится это полусном, полузабытьём. Мои руки забинтованы: разбиты о каменную стену. Я убил, а боюсь, что умер. Первые патроны в винтовках были холостыми. Я не знаю, что это за извращённая и мерзкая психология, но тот самый выстрел был точкой невозврата. После треска залпов и запаха пороха часть меня словно отделилась от тела и воспарила над происходящим. Мне почудилось, что на месте пленного был я. Среди стрелявших тоже был я. И когда мой палец надавил на спуск и приклад уткнулся в плечо, эта мнимая, но самая реальная из всех пуля попала аккурат мне в грудь. Пленник остался стоять, а я упал, корчась в агонии и захлёбываясь кровью – я всё это видел со стороны, жалел себя и брезговал собой.