моего Теодора. Ему ужасно не нравится грубое толстое стекло. Насколько я помню, его вставили в тысяча восемьсот сороковом году – в самый плохой период в истории нашей церкви, как говорит мой Теодор. Окна нефа полностью лишились стекол. Люди Кромвеля похозяйничали. Слава богу, верхние окна сохранились хотя бы частично. Ведь на такую высоту взобраться непросто. Теодор полностью заменил скамьи десять лет назад. Он бы предпочел стулья, но пастве это не понравилось бы. Люди привыкли к скамьям. Теодор заказал почти такие же, как были. Вы бы ужаснулись, увидев старые. А еще по обе стороны церкви тянулись уродливые балконы. Они полностью закрывали окна приделов и портили вид наших прекрасных колонн. От них мы избавились примерно тогда же. Совершенно бесполезная деталь интерьера. К тому же школьники частенько роняли на головы сидящих внизу прихожан молитвенники и другие предметы. А вот хоры – совсем другое дело. Их возвели монахи аббатства, и они сохранились до наших дней. Правда, чудесная резьба? Чаша со святой водой самая простая. Ничего выдающегося.

Уимзи заметил, что никогда не питал особой страсти к изучению чаш.

– Решетка перед алтарем совсем обветшала. Самый настоящий викторианский ужас. Мечтаем заменить ее на что-нибудь более изящное, когда появятся деньги. Прошу прощения, но у меня нет ключей от колокольни. А вам, наверное, хотелось бы подняться наверх. Оттуда открывается великолепный вид, хотя над комнатой звонарей колокольня сплошь состоит из лестниц. У меня всегда начинает кружиться голова, особенно если подняться к колоколам. Меня они почему-то пугают. Ах да, я едва не забыла про купель! Вы непременно должны на нее взглянуть. Хотя я не помню, что в ней такого примечательного. Теодор мог бы рассказать, но его вызвали в срочном порядке, чтобы отвезти в больницу заболевшую женщину. Она живет за каналом у Торпс-Бриджа. Едва позавтракать успел.

«А еще говорят, – подумал Уимзи, – что приходские священники ничего не делают за свои деньги».

– Хотите остаться здесь и осмотреть все как следует? Потом запрете дверь и отнесете ключи мистеру Годфри. Это его связка. А куда Теодор подевал свою, ума не приложу. Вообще-то неправильно держать церковь запертой, но места здесь такие пустынные. А мы не можем присматривать за церковью из дома из-за кустов. Ведь сюда порой забредают всякие бродяги. Я сама видела, как на днях мимо прошел весьма неприятный человек. А недавно кто-то взломал ящик с пожертвованиями. Это, наверное, не так уж важно, поскольку денег там было совсем немного, но негодяи набедокурили в церкви. От досады. Нельзя позволять, чтобы подобное повторилось. Верно?

Уимзи согласился с тем, что позволять такое, конечно же, не следует, и выразил желание осмотреть церковь в одиночестве, пообещав не забыть о ключах. Сразу после того, как словоохотливая женщина вышла за дверь, он оставил в ящичке щедрое пожертвование, а затем изучил купель, лепные украшения на которой показались ему весьма любопытными и полными символизма, хотя и не слишком невинными. Чуть дальше Уимзи обнаружил тяжелый сундук, в котором не было ничего ценного – лишь потрепанные веревки для колоколов, – а потом прошел в северный придел. Здесь Уимзи заметил, что ступенчатые выступы колонн, поддерживающих расписанный ангелами купол, украшены лепными головами херувимов. Он постоял немного возле могилы аббата Томаса с возвышающейся на ней скульптурой в митре и парадном облачении. Судя по выражению лица скульптуры, этот родившийся в XIV веке церковник был суровым человеком. Для своих монахов и прихожан он был скорее правителем, чем пастырем. На плитах, обрамлявших могилу, были изображены сцены из жизни аббатства, в том числе и процесс изготовления колокола – Бетти Томаса. Было ясно, что аббат гордился своим колоколом, поскольку его ноги покоились именно на нем, а не на специальной подушечке. Колокол украшали выпуклые изречения. По его плечу тянулась надпись на латыни: «Noli esse incredulus sed fidelis»