А тогда, после окончания мытарств официального трудоустройства, начмед отправил Софью Константиновну в обсервационное отделение, справедливо полагая это самое отделение адом. Там она и провела всю интернатуру безо всяких ротаций. Лишь изредка, на периоды закрытия родильного дома «на помывку», отправляясь в женскую консультацию или в гинекологическое отделение больницы скорой помощи нашего (или, быть может, вашего) города. Интернов было положено переводить из отделения в отделение, и потому её сокурсники тусовались то в послеродовом, то в патологии, то в родильно-операционном блоке. Соня же напоминать о себе начмеду лишний раз не имела ни малейшего желания. Тем более в обсервации было всё то же самое – и родильно-операционный блок, и послеродовое, и патология. Всё то же самое плюс ещё куда более сложные и интересные случаи, манипуляции и операции. Не всегда щадящие психику врача, не всегда, увы, изгоняющиеся из хранилищ памяти и частенько оседающие крохотными по масштабам вселенной, но весьма заметными для такой предметной дисциплины, как гистология, рубчиками на собственном миокарде.

Она не напоминала, но Павел Петрович о ней и не забывал. При каждом удобном случае понося интерна Заруцкую на пятиминутках и в кулуарах, на клинических разборах и в кабинете главного врача, в горздраве и в частных беседах. Что совершенно неожиданно оказало эффект, диаметрально противоположный ожидаемому. Интерна тогда ещё первого года Соню никто из младшего и среднего персонала не называл по имени, а лишь Софьей Константиновной (минус подчёркнуто-презрительная ироничность заместителя главного врача по лечебной работе при произношении Сониного отчества). Её назначения в историях котировались наряду с назначениями лечащих врачей со стажем и категориями, и ни у кого и в мыслях не возникало уточнить, подвергнуть сомнению или оспорить. Толковая девка, чего уж там, начмед только о ней и говорит.

Спустя всего лишь полгода Софья Константиновна самостоятельно вела две палаты, а через год дежурила с правом принятия не особо ответственных решений. Заведующий отделением спокойно ставил её в график, списывая деньги на кого-то из врачей-ординаторов. Тут ключевую роль сыграла, конечно, не неприязнь начмеда, а собственная Софьина любовь к учению, к специальности, трудолюбие и так далее, и так далее. Но поскольку поношения удостаивались, как правило, только уже состоявшиеся клиницисты, Заруцкую (от чьего врачебного звания гораздо ранее положенного срока отвалилось дополнение «интерн») и стали считать таковой как в стенах данного лечебного учреждения, так и за их пределами. Кто не работает, того не за что прорабатывать. Sic!

Пару раз за долгие три года интернатуры начмед ставил вопрос о её увольнении. И главному врачу приходилось напоминать своему заместителю, что уволить интерна нельзя. Никак нельзя. Потому что никакой юридической ответственности интерн за послеродовый эндометрит не несёт. Что? Роды принимала? А в журнале записана фамилия заведующего. Что? Его в этот момент и на работе-то не было? Так это уже ваш косяк, уважаемый Павел Петрович. Может быть, вас уволим для начала? А не ошибается только тот, кто ничего не делает, с этой истиной вы, полагаю, знакомы, господин Романец?! Так что вы наладьте как следует лечебную работу на вверенной вам территории и отцепитесь уже от «всего лишь интерна» Заруцкой! А я на очередной конгресс полетел. Всех целую в сапрофитную микрофлору. Паразитам же, Павел Петрович, не место в лечебном учреждении, вот вы с ними и боритесь, а не с талантливым подрастающим поколением.