– Им всем за шестьдесят.

– Дорогая, разборчивая птичка остается без корма.

Мама удалилась привлекать пожертвования, а я занялась последними штрихами по подготовке зала к thé dansant. И вот когда я, стоя на стремянке, направляла прожектор на оркестр и чувствовала себя при этом выставленной на всеобщее обозрение, в зал вошел Пол.

И сразу направился к стремянке.

– Рожер сказал, что я найду тебя здесь.

Великолепный зал был Полу к лицу – кремовые с золотом стены и красавец-брюнет. Меня накрыла волна la douleur – одно из многих французских слов, смысл которого сложно передать на английском. Означает «острая боль от невозможности обладать тем, кого желаешь получить».

– Просто чудесно, – буркнула я, спускаясь со стремянки и покачивая нитями речного жемчуга. – «Мог хотя бы улыбку сдержать».

– Я, вообще-то, в театр иду, но мне нужна твоя подпись на заявке на визу для Рины. Если тебе сейчас неудобно…

– Конечно удобно.

К нам подошла мама, и оркестр заиграл живее.

– Мама, позволь тебе представить – Пол Родье.

– Рада с вами познакомиться, – сказала мама. – Я слышала, вы заняты в «Улицах Парижа».

Пол одарил маму одной из своих неотразимых улыбок:

– Один из сотни, не более.

Но ему не удалось сразить маму. Для непосвященного она была воплощением радушия, но я не один год наблюдала за ней в светском обществе и могла уловить холодок.

– Извините, но я должна проследить за тем, чтобы принесли свежие хачапури. Похоже, кое-кто уже все съел.

– Хачапури? – заинтересованно переспросил Пол. – Обожаю хачапури.

– Боюсь, это для гостей, которые платят, – отрезала мама. – Но похоже, сегодня таких будет немного.

Пол слегка поклонился маме. С ней он держался очень почтительно.

– Леди, прошу меня извинить, я должен идти.

Пол улыбнулся мне и ушел тем же путем, что и пришел.

«Так скоро?» – мысленно простонала я, а вслух добавила:

– Отличная работа, мама, спровадила нашего единственного гостя.

– Эти французы бывают такими чувствительными.

– Ты не можешь рассчитывать на то, что здесь кто-то задержится. Ньюйоркцы скорее умрут, чем станут есть творог. И знаешь, для привлечения публики неплохо было бы предложить гостям алкоголь.

– В следующий раз будем продавать венские сосиски с фасолью. Если бы ты была устроителем, все закончилось бы пикником с бутылью кукурузного виски на столе.

Я переключилась на оформление зала и стала помогать ворчливой Бетти развешивать над дверями гирлянды из хвойных веток. За этим занятием я мысленно составляла длинный список дел, которые не успевала сделать. Отчеты для Рожера. Мои посылки.

И почему мама такая упрямая? Пора бы уже адаптироваться к двадцатому веку.

Я почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась, и да – мне подмигнул самый старый балалаечник в оркестре.

Спустя час даже мама признала поражение. Нашими единственными потенциальными клиентами были гости «Плазы» – парочка из Чикаго по ошибке забрела в зал и тут же выскочила, как будто мы являли собой колонию нудистов.

– Да, это провал, – констатировала мама.

Я потянула гирлянду со стены:

– Я тебе говорила…

Закончить я не успела – в холле снаружи поднялся такой галдеж, что мы уже не могли услышать друг друга. Двери распахнулись, и в зал хлынула разношерстная толпа, в которой можно было увидеть представителей всех ступенек социальной лестницы. Все были ярко накрашены и одеты по моде двадцатых годов. Женщины с холодной завивкой и в двойках[14]. В платьях с заниженной талией и прической боб, как у Луизы Брукс. Роскошные красотки со стрижкой под мальчика а-ля Жозефина Бейкер, в расшитых бусами и стразами атласных платьях. Мужчины в старомодных костюмах и котелках. Замыкали толпу музыканты в смокингах со скрипками и саксофонами в руках. Мама замахала им, чтобы они присоединялись к оркестру. Мне показалось, что она от радости готова до потолка прыгать.