Она была права: все надежды отца всегда были связаны с сыном – и никогда с дочерью. Максимум, чего ждали от меня, – не портить своими выходками политическую карьеру «золотому мальчику» Уинну.

– Мне нет до этого никакого дела. Я хочу видеть отца, – повторила я.

– Почему ты такая жестокая? – Она возмущенно мотнула головой. – Он боится тебя.

Я пыталась представить, как мой папаша ростом в шесть футов и три дюйма трепещет передо мной, но тут из-за запертой двери спальни донесся его зычный голос. Мощный и уверенный, как прежде.

– Передай ей, – кричал он, – передай этой девке, я сказал, «тридцать – сучий возраст»! Будь ее мать здесь, она бы сказала то же. Тридцать, на хрен, сучий возраст! – И разразился хохотом.

Сентябрь 1937

Долина Сибил, Алабама

Женщины приходили отовсюду: из ущелья, с горы, даже из соседней долины, чтобы купить у Джин Вутен вино из жимолости. Добирались в основном пешком, а случалось, верхом на мулах. Хауэлла, мужа Джин, это приводило в бешенство: как фермер и сын и внук фермера, он полагал, что мулы нужны исключительно для пахоты, а не для дамских разъездов.

Вьющуюся жимолость Хауэлл собирался полностью выкорчевать: ее лозы заполонили все нижние луга. Эта японская лиана, которой более века назад правительство засадило всю Восточную Америку, была злостной, как рак, и абсолютно бесполезной. Луга Хауэлл предполагал засадить хлопком, это сулило дополнительный доход, но потом передумал: хлопок требует слишком много удобрений и хлопот.

Едва женщины появлялись и окликали Джин, как Хауэлл ретировался. Тем не менее она отдавала ему все вырученные деньги. По крайней мере, большую часть. На первых порах.

Поначалу Джин делала вино из жимолости так, как делают всякое другое вино. Пару раз использовала теткин рецепт вина из одуванчиков, но потом придумала кое-какие хитрости – тут добавить одного, там другого, – так что получилось нечто среднее между бренди и самогоном, который делал ее отец.

Джин говорила, что не знает, как придумала этот рецепт: она была из тех поварих, которые, делясь с соседкой тонкостями приготовления персикового пирога или рагу из кролика, говорят «чуточку того, чуточку этого». Поэтому и покупателям она всегда отвечала, что не упомнит всех подробностей изготовления вина. И что именно делает его таким хмельным.

Но сама она знала, что разминать цветы руками лучше, чем картофельной давилкой: букет получается тоньше. Знала, сколько дней надо дополнительно выдерживать вино, чтобы оно стало особенно забористым. И только она знала, что дрожжи нужны особые, их она покупала у одного парня из Сидартауна. Она знала все.

Если мужчины долины Сибил, приверженцы крепкой самогонки, скорее дали бы себя зарезать, чем взяли в рот вино из жимолости, то их жены были из другого теста. Пару лет назад они обнаружили, что напиток этот не уступает в крепости кукурузному виски, но пьется гораздо легче. Молва разошлась быстро и вскоре перешагнула границы штата Алабама: даже в Чаттануге все знали, что Джин Вутен, чьи руки навсегда пропахли давленой жимолостью, производит эликсир, за которым можно хорошо посидеть вечером безо всяких последствий наутро.

Однажды, когда Хауэлл работал в Хантсвилле с бригадой парней из Гражданского корпуса[1], а Джин готовила обед для детей, в дверь постучали две леди из Чаттануги. В стильных шерстяных платьях и шляпках в тон, с темно-красной помадой, они прибыли на серебристом авто, похожем на дракона.

Дамы не имели ничего общего с обычными клиентками, однако цель их визита была та же самая. Они скупили все запасы, и Джин наблюдала, как леди укладывают молочные бутылки на автомобильные коврики, заботливо укрывая их одеялом, как новорожденных младенцев. Одна из них поднесла руку в перчатке к глазам.