– Думаю, мы можем начать, – проговорила мисс Изабелл.

Она рассказала, как Уолтер и еще несколько старших мальчишек (исполнявших роли волхвов) бросались в Вилли Стокера (который был барашком) каштанами и, дразнясь, блеяли во время шествия. Один каштан попал мальчику в глаз, так, что белок покраснел. Учительница велела Уолтеру много раз написать на доске «Я не буду бросаться каштанами», что, как видит миссис Джин, он выполнил. Его небрежные, неразборчивые каракули ряд за рядом теснились на доске за спиной учительницы. Но учительнице хотелось, чтобы родители его тоже наказали. Джин пообещала мисс Изабелл и Тому, что Хауэлл устроит мальчишке хорошую трепку, а она вдобавок лишит его ужина, после чего все встали и пожали друг другу руки. У выхода Том положил руку на плечо Джин.

– Джинни, – начал Том.

Ей нравилось, как он произносит ее имя. Никто уже не звал ее «Джинни», кроме отца, но в его устах это звучало по-другому. Отец говорил, что вообще-то ее назвали в честь мула, по понятным причинам. А когда Том называл ее «Джинни», у нее мурашки бежали по коже. Теперь же появилось еще какое-то новое чувство: нечто острое и нетерпеливое рвалось из живота – и от этого она нервничала еще больше, здесь, без Хауэлла, с этим непонятным ощущением внутри.

– Парни, бегите по домам, – крикнул Том Вилли и Уолтеру. – Мы пойдем за вами. – Том обернулся: – Пошли пройдемся. Мне нужно с тобой поговорить.

Джин не была уверена, что сможет идти вместе с Томом и при этом говорить с ним. Они ни разу толком не разговаривали – так, урывками. А чтобы по душам – никогда, разве что в детстве.

А все он. Дождется, пока она что-нибудь скажет или спросит, потом посмотрит на нее взглядом, означающим «поговорим об этом потом», отвернется и уйдет. Это выбивало Джин из колеи. Она ждала и боялась каждой новой встречи, которая продвинет их беседу еще на пядь.

Джин понимала: однажды они доберутся до конца этого разговора. И что тогда? И если дойдет до дела, кого она выберет – Тома Стокера или Хауэлла? Есть ли у нее право на этот выбор? Если она его сделает, то отвернется не только от мужа, но и от Иисуса. Выбрав Тома, она станет отступницей.

Она спустилась за ним с крыльца, потом свернула за школу. Сердце колотилось, внутри словно трепыхалась рыбка. Они пересекли школьный двор – квадрат засохшей грязи с выступавшими из нее блестящими древесными корнями. Еще не стемнело, но енот уже вышел на промысел и возился с каким-то коричневым огрызком – то ли яблока, то ли бутерброда.

– Помнишь, как я тебя здесь поцеловал? – неожиданно спросил Том.

Порыв ветра закрутил вокруг их щиколоток пыльное облако. Ветер был холодный – первое дыхание приближающейся зимы. Джин не ответила. Не потому, что не помнила. Просто не знала, что сказать.

– Кажется, это было слишком давно, – вздохнул он.

– Я помню.

Он остановился, повернулся, внимательно посмотрел на нее.

– Это был праздник весны, – проговорила наконец она после бесконечно затянувшегося молчания. – Тогда Хауэлл сделал ставку на мой букет.

– Ты, наверное, хотела сказать, что он прокрался в класс во время обеда и стащил его еще до начала аукциона?

– Я не сомневалась, что ты как следует накостыляешь ему, ты так разозлился, – улыбнулась Джин.

– Я и собирался. – Глаза Тома сияли, от его легкой ухмылки у Джин кружилась голова. – Потом вспомнил, что он на три года старше и в два раза здоровее. Тогда я решил, что лучше я найду тебя и поцелую первым.

Он шагнул вперед, держа руки в карманах. Сердце Джин рвалось наружу.

– Мне хотелось сделать этот поцелуй особенным, чтобы всю оставшуюся жизнь ты его сравнивала с другими.