Совершивший незаконное проникновение на территорию телестудии Сергей Сапфиров стоял под окнами Председателева кабинета, топал ногами и орал:

– Эй ты, Димка-невидимка, ну-ка выходи, поговорим, как мужики! Ты за что жену мою в нокаут отправил, а, гад? Что она тебе, паскуде, сделала? Ты на горшке сидел, когда Ленка БДТ снимала. Знаешь ты такой театр? Ни хера ты не знаешь… Она Лаврова снимала, и Лебедева снимала, и Ульянова тоже снимала… Хотя этот не оттуда уже, но все равно… Да, и если хочешь знать, то и Пугачеву с Леонтьевым она тоже снимала, если это тебе ближе… А ты Ленку мою… – Тут Сапфиров заметил Кулакова и стал обращаться к нему: – Володя, а он, гад, Ленку мою… А она теперь с постели не встает, помрет она, Володя, а я куда? Я за ней уж тогда, Славыч… А куда мне еще-то?!

В одном из окон Председателева кабинета мелькнула тень – и пропала; впрочем, может, Кулаков перепутал, и это окно предбанника, где восседает секретарша?.. Он не знал, что делать: может, завести Сапфирова в редакцию, благо там пусто, поговорить с ним по душам?.. Сергей никогда не буянил, да ведь он прежде и не пил так, но придется идти мимо дверей приемной… вдруг Сапфиров рванет туда – и выйдет только хуже. Надо вести его к черному ходу…

Бывший оператор, которого Кулаков придерживал за плечо, тем временем вывернулся, схватил камень и, размахнувшись, шваркнул в сторону студии. И… на удивление попал – да не в стену, а как раз в то окошко, за которым вновь мелькнула тень… Раздался звон разбитого стекла, пауза… (в которую дрозд успел клюнуть иссиня-черную бусинку лавровишни). Над стеклянными зубцами, торчавшими из рамы, точно горная гряда Ацетука, появилось разъяренное лицо Надраги. Так и есть: это ее окошко.

– Ну, погоди, Сапфиров, я сейчас милицию вызову! – орала Ритка-кардинал. – Окна бить на студии вздумал! Сейчас ты у меня ся-адешь, сейчас сядешь…

Из дверей высыпали студийцы; проехала «газель», которой управлял Аркаша Чичкун, Брагинец высунулся в открытое окошко; Кулаков, проводив машину взглядом, закричал Ритке, что Сапфиров уходит, не надо милиции… И уже бежали охранники Гога и Магога, схватили Сережу под белы рученьки и поволокли прочь. Сапфиров вырывался, продолжая орать:

– А-а-а, спрятался, вредитель! А-а-а, не хочешь выходить, гусь лапчатый! Ну, гад, погоди… Знаю я, кто ты такой… Зна-а-ю… Знаю! Зна-аю…

Вопли Сапфирова еще долго раздавались из-за высокого забора; Кулаков выбрался из толпы студиозов, обсуждавших скандал, и ушел в заросли азартно цветущей индийской азалии.

Здание телестудии окружал заросший парк, по периметру обнесенный оградой из черных металлических пик с бронзовыми наконечниками. Парк, со студией посредине, располагался в самом центре Южной Столицы, между двумя городскими артериями: Курортным проспектом и улицей Серго Орджоникидзе; вход через вахту был со стороны поперечной Театральной улицы, почти добегавшей до моря; с тыла студийная земля граничила с землями церкви евангелистов.

За стоянкой машин, среди зарослей азалии, отцветающего рододендрона с ангельскими цветами, манерной камелии и лезущей напролом, как злой сорняк, китайской пальмы, белела подружка Кулакова – гипсовая девушка с веслом, которую отправили в ссылку из соседнего санатория, чтобы не портила своим псевдоклассическим видом вкус нынешним отдыхающим, воспитанным на постмодерне и перформансе. Ссыльнокаторжная с короткими волнистыми волосами, закрывающими ушки, одетая в сплошной, гипсовый же купальник, стояла, опираясь на весло, – кто-то нацарапал на лопасти «ЗОЯ» – и была повернута грустным лицом к оживленной улице Орджоникидзе, то есть к морю. Черного моря не было видно с ее постамента, но дух моря – полного косяков рыб, холодцеватых медуз, улыбчивых дельфинов афалин, затонувших фелюк с убыхами, сероводорода на донной тьме, – доносился и сюда; от сладостной вони сине-зеленой, венерианской воды трепетали алебастровые ноздри и выше вздымалась меловая грудь. Увы, у гипсовой девушки, покрытой слоем пыли, точно загаром, не было лодки, чтобы уплыть, было только весло. Кулаков ее жалел. Он взобрался на постамент, сел, прислонившись к ноге девушки, вылепленной по мерке Праксителя, и закурил наконец. Тут же раздался звонок мобильника (обычное телефонное курлыканье – Кулакову не нравились музыкальные вызовы), на экранчике высветилось имя: Анна – бывшая жена. Кулаков не хотел нажимать на зеленый значок, но палец привычным движением оставил отпечаток на кнопке.