– Пей сколько хочешь. – Лаврентий Степанович наполнил до краев высокий фужер коричневатой жидкостью из пузатой бутылки. – На… И давай с тобой договоримся – ты расслабляешься.

– Вы считаете, что это возможно? – пробормотала Женька, принимая бокал с коньяком. – Я имею в виду – в подобных условиях?

– Я тебя сюда не сажал, – осклабился ее собеседник, нанизав на вилку кусок колбасы, и замер в ожидании. – Ну, давай, пей…

Глубоко вздохнув, девушка поднесла фужер к губам и принялась пить его содержимое большими глотками. Напиток обжег горло, в глазах защипало, но она не останавливалась.

– Все, – наконец выдохнула Женька и закашлялась.

– Ты смотри какая молодчина, – заржал Лаврентий, почти насильно затолкав ей в рот кусок колбасы. – Закусывай…

Обведя начинающими мутнеть глазами убранство комнаты, Женька еще раз тяжело вздохнула и произнесла:

– В конце концов – каждому свое! Так, кажется, было написано на воротах Бухенвальда?

– Не был, не знаю, – вполне серьезно ответил толстяк, стараясь незаметно пододвинуться к девушке. Учитывая его комплекцию, это было весьма проблематично. – Ты бы разделась, что ли. Ненавижу я эти ваши тюремные робы. Вы в них все одинаковые. То ли дело без нее…

– Ага, сейчас. – Женька попыталась расстегнуть верхнюю пуговицу куртки, но руки, до этого беспрекословно подчинявшиеся ей, отчего-то перестали слушаться. Пальцы скользили по петлям, путаясь и цепляясь друг за друга. – Ой, кажется, я пьяна!..

Это было последнее, что она запомнила. Тяжелый, душный кошмар опустился на нее, то и дело подступая к горлу тошнотворной болью, и Женька отключилась.

Звонкий перестук капель холодной воды о раковину умывальника заставил девушку спрятать голову под подушку. Боль, пульсирующая в висках, мешала сосредоточиться. Обведя непонимающим взглядом помещение, Женька облегченно вздохнула – она была в своей камере. Попытавшись вспомнить события вчерашнего вечера, она недовольно поморщилась – сплошной калейдоскоп из форменных фуражек и озлобленных мужских физиономий.

– А имеет ли смысл вспоминать? – тихо прошептала она самой себе. – Лучше побыстрее все забыть.

После завтрака, включающего в себя вязкую перловую кашу, которая к тому же подозрительно чем-то припахивала, Женька сунула голову под кран. Почистив зубы, она, пошатываясь, прошлась по камере. Вопреки ожиданиям тело ее не подавало никаких признаков свершенного над ней насилия. Недоуменно пожав плечами, она расстегнула брюки и спустила их до колен. Кожа сияла девственной чистотой. Ни синяков, ни царапин, ничего того, что, по ее разумению, должно было включать в себя грубое мужское вмешательство.

«А может быть, ничего и не было? – мелькнуло у нее в мозгу. – Я была пьяна и…»

Додумать она не успела. Дверь распахнулась, и раздалось казенное «Каменихина, на выход!». Причем через мгновение было добавлено: «С вещами…»

Быстро побросав в пакет нехитрые пожитки, боясь поверить во что-то хорошее, Женька едва не бегом устремилась по коридору впереди конвоира.

– Да не лети ты так, – попытался немного сбавить ее прыть охранник. – Немного уже осталось, потерпи.

К удивлению Женьки, ее повели не в обычную комнату для свиданий, а куда-то наверх.

– А куда мы? – растерянно обернулась она к конвоиру. – Выход же внизу!

– Куда велено, туда и веду, – ответил он, тяжело дыша. – К начальнику тюрьмы велено доставить.

– А разве он не в административном здании?

– Молчать! – разозлился конвоир, вконец задохнувшись. – Иди и не разговаривай.

Начальник тюрьмы оказался высоким седоволосым мужчиной средних лет. И если бы не обстоятельства, то Женька сочла бы его вполне сносным собеседником.