Я села на точно такой же стул, какой выбрала Софи, и подперла кулаками подбородок.

– Пап, я отказываюсь говорить с тобой на эту тему. Особенно когда я вынуждена спросить тебя об этих цветах. Мать оставила тебя, или ты забыл? Она бросила нас с тобой и ушла. Так что, если ты принес ей цветы, потому что у тебя сохранились к ней какие-то чувства, то меня от этого просто тошнит.

Отец прочистил горло, что он всегда делал, когда нервничал, и принял обиженный вид.

– Я принес их, потому что подумал, что они помогут исправить то, что случилось с могилой ее матери.

Мы с Софи как по команде повернули к нему головы.

– Ты о чем? – спросили мы в унисон.

– А вы разве не слышали? Это было в дневных новостях. Сегодня кто-то осквернил кладбище Святого Филиппа. Я уже собрался переключиться на другой канал, когда услышала имя Сары Маниго Приоло. Похоже, ее могила единственная подверглась осквернению.

Софи встала со стула:

– Это твоя бабушка, верно, Мелани?

Я кивнула, и меня вновь охватило странное ощущение: я как будто тонула. Я повернула голову и тотчас уловила резкий запах соленой воды. Впрочем, он вскоре исчез, и я усомнилась в том, был ли он вообще.

– Вы чувствуете этот запах?

Отец и Софи отрицательно покачали головами.

– Какой запах? – спросил отец.

– Не бери в голову. – Я вновь посмотрела ему в глаза. – Известно, кто это сделал?

– Нет. Надгробие было опрокинуто, но никакого другого ущерба ее или другим могилам вандалы не причинили. – Отец покачал головой. – Газетчики взяли интервью у кого-то из церковного совета, и им сказали, что без помощи строительного оборудования надгробие просто невозможно целиком вытащить из земли, но там не было никаких следов, хотя это случилось среди бела дня.

Я чувствовала на себе взгляд Софи.

– Скажи, Мелани, было в этом надгробии что-нибудь необычное?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Я никогда его не видела. Я была на похоронах, но сразу после этого уехала с отцом в Японию. Я никогда не видела надгробие, которое бабушка выбрала еще при жизни.

– Ты хочешь сказать, что ни разу не была на кладбище с тех пор, как вернулась в Чарльстон?

Не зная, что на это ответить, я встала и взбила подушку.

– Нет. Просто… – Я осеклась, но, помолчав, все же договорила: – Просто это напомнило бы мне слишком многое о тех днях моей жизни, которые я предпочла бы забыть.

Отец сделал шаг в мою сторону:

– Например, забыть о том, как твоя мать всегда говорила тебе, что дом твоей бабушки на Легар-стрит однажды станет твоим, а потом, когда та умерла, продала его?

Я удивленно посмотрела на него:

– Ты ни разу не говорил мне ничего подобного. Никогда не думала, что ты знаешь об этом. Или что тебе это небезразлично.

Отец еле заметно улыбнулся:

– Конечно, знал! И мне это было небезразлично. Но что я мог с этим поделать? Ты четко дала понять, что не желаешь говорить на эту тему – ни о доме, ни о матери. Даже когда я напивался, мне было невыносимо слышать твой плач. Так что я просто махнул на все рукой.

Софи подошла ближе и обняла меня за плечи:

– Думаю, тебе нужно сходить на кладбище. Я пойду с тобой, если хочешь.

– И я тоже, – предложил отец, хотя я видела, что ему немного не по себе.

Для него весь мир делился на черное и белое. Серая зона между светом и тьмой, в которой обитали мы с матерью, для него не существовала. Я давно научилась обходить в разговорах с ним эту тему. Он же – в том, что касалось моего шестого чувства, – разработал свою собственную политику типа «ничего не спрашивай и ничего не говори».

Мы не такие, какими кажемся. Я закрыла глаза, пытаясь заблокировать и эти слова, и далекий голос в телефонной трубке. После того как мы с Джеком потратили полгода на изгнание призраков, обитавших в моем новом доме, я надеялась, что дни моей охоты на них закончились. Бесплотные голоса в телефонной трубке, похоже, свидетельствовали об обратном. И, несмотря на все мои попытки убедить себя, что не стоит поддаваться панике, по моему позвоночнику вскарабкался и вонзился в мою фальшивую браваду острый осколок страха.