Берглунд откашлялся.

– Блондин, который встречается с Мортенссоном. Кто он?

Все закивали. Разговор начался.

– У нас есть его фотографии, но нам неизвестно, где его искать. Объявить его в розыск мы не можем.

– А Гульберг? Должна существовать какая-то история, которую можно раскопать. Мы знаем, что он был в Тайной государственной полиции с начала пятидесятых годов до шестьдесят четвертого года, когда создали ГПУ/Без. Потом он скрывается в тени.

Фигуэрола кивнула.

– Можно ли сделать вывод о том, что «Клуб Залаченко» – это некая структура, основанная в шестьдесят четвертом году, то есть задолго до появления здесь Залаченко?

– Цель, вероятно, была другой… тайная организация внутри организации.

– Это было после Веннерстрёма. Тогда все посходили с ума.

– Своего рода тайная шпионская полиция?

– Вообще-то за границей имеются параллели. В США в шестидесятых годах внутри ЦРУ создали особую группу внутреннего надзора. Ею руководил Джеймс Англетон, и она чуть не разнесла все ЦРУ. Ребята Англетона были фанатиками и психами – они в каждом сотруднике ЦРУ подозревали русского агента. В результате деятельность ЦРУ оказалась во многом парализованной.

– Это одни разговоры…

– Где хранятся старые личные дела?

– Гульберга там нет. Я проверял.

– А бюджет? Такая операция должна ведь каким-то образом финансироваться…

Продолжению дискуссии помешал перерыв на ланч, а Моника Фигуэрола извинилась и отправилась в спортзал, чтобы спокойно подумать.

Хромающая Эрика Бергер появилась в редакции «СМП» только ближе к ланчу. Нога болела настолько сильно, что она вообще не могла прикоснуться ступней к полу. Доскакав до стеклянной клетки, она с облегчением опустилась на стул. Петер Фредрикссон взглянул на нее со своего места за центральным столом, и Эрика жестом пригласила его зайти.

– Что случилось? – спросил он.

– Я наступила на осколок стакана, и он вонзился мне в пятку.

– Как неудачно.

– Да. Неудачно. Петер, кому-нибудь приходили новые странные сообщения?

– Насколько мне известно, нет.

– О’кей. Держите ухо востро. Мне надо знать, если вокруг «СМП» будет происходить что-нибудь необычное.

– Что вы имеете в виду?

– Боюсь, что какой-то псих, рассылающий зловредные сообщения, избрал меня в качестве жертвы. Поэтому мне надо знать, если вы вдруг уловите, что происходит что-то странное.

– Типа сообщений, полученных Эвой Карлссон?

– Что угодно необычное. Я уже получила кучу дурацких сообщений, где меня обвиняют в самых разных вещах и предлагают совершить со мной разные извращенные действия.

Петер Фредрикссон помрачнел.

– Как давно это продолжается?

– Пару недель. А теперь рассказывайте. Что у нас будет завтра в газете?

– Хм.

– Что значит «хм»?

– Хольм и руководитель юридической редакции вступили на тропу войны.

– Вот как. Почему же?

– Из-за Юханнеса Фриска. Вы продлили ему срок работы и поручили готовить репортаж, а он не хочет рассказывать о чем.

– Он не имеет права рассказывать. Это мой приказ.

– Он так и говорит. Поэтому Хольм и руководитель юридической редакции на вас разозлились.

– Понятно. Назначьте на три часа встречу с юридической редакцией, и я им объясню ситуацию.

– Хольм довольно зол…

– А я довольно зла на Хольма, так что одно уравновешивает другое.

– Он настолько зол, что пожаловался в правление.

Эрика подняла взгляд. Дьявол. Мне надо браться за Боргшё.

– После обеда придет Боргшё, он хочет с вами встретиться. Подозреваю, что это заслуга Хольма.

– О’кей. В котором часу?

– В два.

Он начал пересказывать дневную докладную записку.

Во время обеда к Лисбет Саландер зашел доктор Андерс Юнассон, и она отставила тарелку с тушеными овощами. Он, как всегда, провел небольшой осмотр, но она отметила, что он перестал вкладывать в свои осмотры душу.