Осматриваюсь в поисках Ангелики, смазливого парня и собаки... Не вижу ни одного из них, и бегу в сторону детской площадки, виднеющейся дальше по тротуару. Вдруг Юлиану взбрело в голову выгулять Ангелику именно туда, и – вуаля! – вижу его высокую фигуру, направляющуюся в сторону цветущих кустов рододендронов.

– Где Ангелика? – кричу, выпучив испуганные глаза. – Куда ты дел моего ребенка? – Хватаю парня за футболку, встряхиваю посильнее и... замираю, когда его руки стискивают меня за предплечья, а глаза глядят прямо в лицо. Губы даже складываются в какие-то слова – кажется, он говорит, что с Ангеликой все в порядке – я же, словно удав перед кроликом, вижу только пульсирующую галактику его черных зрачков и ощущаю слабость в раз отказавшихся слушаться ногах.

Прихожу в себя уже во время разговора о сырных палочках: зачем-то прошу прощение за свое позорное бегство и умалчивание о плохом влиянии оных на организм Лэсси. Знаю, что нельзя показывать перед ним свою слабость (так меня наставляли турбобабули), но Юлиан на удивление кроток и спокоен. И прощает меня, как мне кажется, искренне... Или мне хочется так думать?

Я уже совсем запуталась.

Иду к дочери и подхватываю ее на руки: хоть с тобой, моя девочка, все легко и понятно.

– Здравствуйте, – женщина на скамейке дружелюбно мне улыбается. – У вас хорошая девочка. Я завлекла ее игрушкой, надеюсь, вы не против?

– Нет, спасибо, что присмотрели за ней. Боюсь, из Юлиана та еще нянька...

Мы глядим в сторону парня, пытающегося вытянуть из кустов упирающуюся Лэсси, и женщина произносит:

– Всем приходится однажды учиться. – Потом вытаскивает из песочницы своего перемазанного ребенка, собирает его игрушки и прощается: – Нам пора обедать. Хорошего дня!

– До свидания.

– Ну вот, – жалуется парень, плюхаясь на освободившееся место подле меня, – ты лишила меня потенциальной жертвы. Эта красотка делала мне авансы...

Сильно в этом сомневаюсь, тем более, что...

– С каких это пор мамочки с детьми стали для тебя «потенциальными жертвами» да и просто «красотками»? Мне казалось, ответственность тебя не заводит... Только разовый секс без обязательств.

– А почему ты решила, что с женщиной с ребенком секс тоже не может быть разовым? – ухмыляется он. И так как я молчу, меняет тему разговора: – Раз уж Лэсси сейчас все равно не может идти домой – может расскажешь о себе, – закидывает руку на скамейку за моей спиной. – От кого залетела, например...

Я одариваю его убийственным взглядом.

– Почему сразу «залетела»? – спрашиваю я, и Юлиан отзывается ответным вопросом.

– Сколько тебе лет?

Ну да, вопрос с подвохом.

– Сам знаешь. Видел мой документ, насколько я помню!

– Вот, – ухмыляется парень, – никто не рожает ребенка в двадцать один год. А ты родила... Значит...

– Просто замолчи, – кидаю с неожиданным ожесточением. – Не желаю говорить на эту тему. Особенно с тобой... – А потом добавляю: – Ты бы на себя лучше посмотрел. Что толку в твоих двадцати пяти, если ведешь ты себя хуже ребенка: никакой ответственности, никаких обязательств, только разовые связи и пустые развлечения. Ты никого, кроме себя, никогда не любил и любить, похоже, не собираешься... – И спрашиваю: – Что такого особенного случилось в твоем детстве, что ты стал таким эгоистом? Что сделала твоя мать, что ты возненавидел всех женщин разом, не допуская ни одной из них до своего сердца?

Слова вылетают сами собой, своеобразная месть за саму мысль о нежелательном появлении Ангелики на свет – не люблю, когда о ней думают подобным образом – и Юлиан темнеет лицом: игривость исчезает, как будто ее и не было, он даже вскакивает со скамьи и глядит на меня гневным взглядом. Должно быть, готов бросить какую-нибудь колкость и дать деру... Бежать от проблемы всегда легче всего, особенно в его инфантильном состоянии.