– Я такая в единственном экземпляре.

– Это я уже понял. – И как будто смягчившись: – Завтракать будешь? Правда, есть только чипсы.

И я – в ответ:

– Есть пачку чипсов каждый день – это то же самое, что в год выпивать пять литров растительного масла.

– Может заткнешься уже, – стонет парень, откидывая надорванный пакетик с чипсами в сторону. – Весь аппетит перебиваешь.

В этот момент Ангелика подает голос, и я переключаю внимание на нее. Кажется, первую волну негодования мне удалось пережить... Надо рассказать обо всем турбобабулям.

Однако прежде, чем это произойдет, следует закрепить свои позиции: и я, выждав какое-то время, произношу:

– Послушай, мне тоже не особо хочется напрягать тебя своим присутствием, просто не было другого выбора. И раз уж так вышло – давай потерпим друг друга какое-то время...

– Два дня, – вносит предложение Юлиан. – Больше я вряд ли выдержу!

– Не уверена, что смогу найти работу и квартиру за столь краткий срок, – произношу неуверенным голосом.

И он спрашивает:

– Так ты уже не работаешь в баре?

– Выгнали из-за дочери. Мне было не с кем ее оставлять...

На самом деле я просто-напросто подменила знакомую фрау Риттерсбах – еще одна маленькая уловка в нашем коварном плане.

– Всегда знал, что от детей одни проблемы, – заявляет парень. И присовокупляет: – Сделала бы аборт, и дело с концом!

Он сам не понимает, о чем говорит, но его слова бьют по больному, и от внезапной вспышки негодования я так и вскипаю, не в силах сдержаться:

– Лучше бы твоя мама сделала аборт, когда узнала о своей беременности, ты, идиот ненормальный! – ору в сердцах, хватая диванную подушку и запуская ей в обалдевшего парня. Тот даже не успевает прикрыться, и та впечатывается в его идеально красивое лицо...

– Зачем ты это сделала? – рычит он, отпинывая подушку в сторону и порываясь в мою сторону. Лицо злющее, аж страшно... Подхватываю Ангелику и выставляю ее перед собой на вытянутых руках, подобно животворящему кресту, способному отгонять злые силы.

– В Китае убийство панды карается смертью, – выдаю очередной факт, едва борясь с желанием зажмурить глаза.

Юлиан замирает в двух шагах от нас, пристально глядя в глаза моей дочери. Вроде как преодолевая силой мысли преграждающий дорогу барьер...

И тогда Ангелика улыбается. Сучит ножками и тянет ручонки в его сторону...

Юлиан отступает...

шаг...

другой...

третий.

– Два дня, – цедит он сквозь стиснутые зубы, подхватывает ветровку и выбегает из квартиры.

– Боюсь, двумя днями ты не отделаешься, – отвечаю захлопнувшейся двери. – Даже и не надейся!

Теперь, когда я одна в квартире, можно и пошалить немного: я о том, что можно запихнуть в стиральную машинку и постирать вещи Анжелики, разобрать наши сумки, используя вместо шифоньера... журнальный стеклянный столик. Выставить на кухонной столешнице шеренгу из пластмассовых бутылочек различной модификации и дополнить все молокоотсосом.

Пусть этот эгоист поизвивается, подобно ужу на сковороде, при виде захваченной неприятелем территории.

От Алекса я знаю, что их мать умерла больше пяти лет назад, и вместе с ее смертью и без того непростой характер парня стал и вовсе непереносим.

– Не знаю, почему он стал таким, – говорил тогда Алекс с грустью в голосе. – Отец любил нас одинаково, пусть даже Юлиан и был неродным. Что с того? Любовь к матери автоматически распространялась и на ее сына. Однако брат воспринял ее замужество как предательство: до этого они были только вдвоем против всего мира – Юлиан и мама, а потом появился Адриан, оттянувший часть материнского внимания на себя. Я думаю, он так и не смог простить ему этого... А потом еще родился я: писклявый комок, требующий ее внимания и днем, и ночью без перерыва. Наверное, тогда Юлиан и возненавидел всех младенцев в целом... А еще запретил себе чувствовать: чувства делают нас ранимыми (он испытал это на себе), а быть ранимым он не желает никоим образом.