— Андрей Евгеньевич, — копирует мой голос и противно смеется. — Это у вас с ним такие ролевые игры? Он препод, а ты студентка?

— Макар, если тебе больше нечего сказать по существу, то наш разговор окончен.

— Я хочу увидеть Киру.

— Без проблем. Приезжай в любой день в клинику. Ты знаешь адрес.

Я не жду, что Макар появится, но он реально приезжает этим же вечером. Привозит дочке подарки и фрукты. Кира рада до небес. Она очень соскучилась по папе, сразу виснет у него на шее. Ком в горле от этой картины. За десять лет брака у нас с Макаром было многое: хорошее, плохое… Были счастливые и несчастливые дни. Была его любовь и мое безразличие. Были его измены и снова мое безразличие. Но одно оставалось неизменным — наша любовь к Кире.

Макар уезжает поздно, оставляя Киру в прекрасном настроении. Дочке нужно как можно больше положительных эмоций. Это правда, что радость и смех помогают вылечиться от болезней, в том числе и от самых тяжёлых. Так что развод, который Макар затеял, сильно бьет по Кире.

Через неделю, когда врачи проводят собственные обследования Киры и собирают консилиум, меня вызывает не кто-нибудь, а главврач клиники. Мне очень страшно идти в его кабинет. Насколько я знаю, здесь главврач общается лично только с родителями тяжёлых детей. Пока поднимаюсь на нужный этаж, мне становится дурно. У двери стоит кулер с водой, залпом выпиваю несколько стаканов холодной.

— Входите! — раздается грубоватый мужской голос.

— Здравствуйте, я мама Киры Ковалевой, — заглядываю внутрь. За большим деревянным столом сидит мужчина лет пятидесяти в белом халате.

— Да, проходите, садитесь, — указывает рукой на стул.

Плюхаюсь на место и чувствую, как бросает в пот. Несмотря на выпитые несколько стаканов воды, в горле пересохло.

— К сожалению, результаты неутешительные.

Киваю. Это я уже знаю.

— Надо проводить новый курс.

— Безусловно. С высокой долей вероятности нового курса будет достаточно.

Так, уже хорошо. Набираю в грудь побольше воздуха.

— Но также есть вероятность, что курса будет недостаточно. Вероятность не большая, но все же больше, чем в предыдущие разы.

— Насколько больше? — выдыхаю могильным голосом.

— Где-то процентов тридцать.

— Тридцать процентов, что не хватит курса??? — ужасаюсь.

— Да.

Мне плохо. Ничего не соображаю. Тридцать процентов — это очень много.

— Что же тогда делать… — тихо бормочу себе под нос.

— Решение за вами, но мы бы предложили начать подготовительные работы для пересадки…

— Нет! — перебиваю врача. — У Киры не последняя стадия, чтобы требовалась пересадка!

Я чувствую, как на затылке шевелятся волосы. Мой самый страшный кошмар становится явью. В случае болезни Киры пересадку делают только самым безнадежным пациентам. После этой операции много осложнений вплоть до того, что ребёнок может остаться инвалидом или вовсе умереть.

— Не последняя стадия, — соглашается. — И в данный момент состояние не острое. Но мы видим ухудшение.

— За время ремиссии у Киры не появилось родных братьев и сестёр, которые могли бы стать донорами. А искать стороннего донора — слишком дорого. Если Кире не потребуется пересадка, то это будут зря потраченные миллионы рублей.

Конечно, дело не в деньгах. Просто я цепляюсь за соломинку, чтобы не доходить до крайней меры.

— Донорами могут стать родители.

— Не могут! — возражаю. — Только родные братья и сестры, а если их нет, то посторонний человек, которого надо искать через регистр доноров.

— Научились делать пересадку от родителей. В мире уже давно, в России недавно.

— Как это? — не понимаю.

— Если коротко, то из клеток родителей удаляются те, которые могут отторгать организм пациента. Больному вводится очищенная смесь клеток.