– Зачем он это делает, как раз понятно, – сказала Юля. – Он хочет, чтобы я осталась без работы и денег, думает, что в этом случае я быстро прибегу к нему.

Я фыркнула:

– Вот именно. Очень честный мужской прием – добиться того, чтобы любимая женщина попала в полную зависимость, и этим воспользоваться.

Я задумалась – а разве моя история со Славой не напоминала Юлину? Слава, конечно, не носил кожаного плаща, выглядел интеллигентно и говорил грамотно, но разве этот куда более развитый мужчина не относился ко мне так же примитивно, как Вова к Юле? Потребительски, собственнически, не задаваясь вопросом, чего, собственно, хочет это странное существо, которое живет рядом с ним? И долгое время я такое отношение терпела. Юлька вон сама ушла от Вовы, все-таки поняв, что к чему, а я ждала непонятно чего и дождалась наконец, что Слава сам меня бросил.

Юля вздохнула:

– Наверное, я зря сказала Вове, что стала самостоятельной и нашла работу. Ника, он теперь от тебя не отстанет.

Я рассмеялась:

– За меня не беспокойся, я как-нибудь переживу его наезды. А насчет того, чтобы к нему вернуться – решать, конечно, тебе, но ей-богу, Юлька, он этого не заслужил.

Я засмотрелась на Юлю: тонкая талия перетянута черным бантом, огромные фиалковые глазища – мисс Вселенная!

– Ты – красавица. – Манана задудела в ту же дуду. – Ты достойна царевича-королевича!

– Ага, где ж его взять? – усомнилась Юля.

– Просто надо ценить себя и ждать, – сказала я не очень уверенно, потому что, во-первых, сама себя не ценила, а во-вторых, пока еще не дождалась хоть сколько-нибудь приличного королевича (не Славу ведь брать в расчет!).

Мы перешли к обсуждению царевичей-королевичей, а вскоре свернули на тему мужчин вообще.

В разгар наших бурных дебатов на кухню заглянул Леша – выпить кофе и отведать пирогов. Поскольку Лешу мы не считали ни царевичем, ни королевичем и не очень-то мужчиной (он для нас все равно что близкий родственник), женские разговоры мы продолжили при нем. Кончилось тем, что Леша ушел, всем видом показывая, насколько он, как мужчина, обижен. А Юля к концу нашего содержательного разговора воспряла духом, успокоилась и заявила, что Вова – закрытая страница ее жизни.

– Вот и правильно. Умница девочка! Скушай пироженку, – заворковала Нана.

Я обняла Юлю:

– Все образуется, вот увидишь. Потом еще вспомним эту историю и посмеемся.

– Спасибо, девочки. Я вот думаю – какое счастье, что в тот вечер я зашла в «Экипаж», а не в Макдоналдс или суши, – сказала Юля.

Днем я настолько занята в кофейне, что мне совсем не до грустных переживаний и ностальгии о прошлом, но вечерами, когда я возвращаюсь домой, где меня никто не ждет, становится тоскливо. Помогают телефонные разговоры с Ритой. В эту осень мы часто созванивались.

«Ритка, если бы ты сейчас была рядом, я бы накормила тебя пирожными до отвала и сварила тебе самый дорогой кофе – коллекционный лювак!»

«А если бы ты была рядом, Ника, мы бы обошли весь Нью-Йорк и поговорили обо всем на свете. Я теперь часто одна гуляю в Центральном парке, шурша листьями, и вспоминаю прежнюю московскую жизнь…»

А в Петербурге листьев уже не было. И парки стояли опустевшие, сиротливые, готовясь к скорой зиме. И наши города разделял океан.

Во время последнего разговора я попросила Риту спеть. «Спой «Осень в Нью-Йорке». Я так соскучилась по твоим песням!»

Рита запела своим сильным, чувственным голосом:

Я вытерла слезы:

– Да, Рита. Прекрасно снова жить…