– Да все будет нормально. Я же не дура. Мы ведь с тобой лучшие подруги. И вообще, мир мужчин сложнее нашего, женского.

И Тиэко высунула язык, чуть не достав им до груди в свитере с цветочным узором.

Обычно Тиэко выходила на станции «Итигая», а Касуми ехала дальше до Синдзюку и в пути читала. Но сегодня, когда она осталась одна, ей было неспокойно и доставать книгу не хотелось. Держась за кожаную петлю, она всматривалась в вечерний пейзаж у станции «Ёцуя». Там, на месте засыпанного рва, черным пятном расстилался стадион, и несколько жалких уличных фонарей отбрасывали на него одинокие круги света.

До сих пор Касуми не приходили в голову мысли о Саваи, а тут она вдруг подумала о нем. Мысли роились, словно упавшие на бумагу чернильные брызги, и никак не могли собраться воедино.

«Отец, наверное, рассматривает молодых служащих, которые бывают у нас дома, как возможных претендентов на мою руку. И Саваи, и Маки, и Одзаки. И всем понятно, что их цель – я.

Тем не менее, если у меня с кем-то возникнет симпатия или любовь, отец наверняка, по своему обыкновению, проверит этого человека ради счастья дочери. Во всем, что касается замужества, он будет думать только о моем счастье, а в его представлении о счастье нет ничего трогательного и впечатляющего.

А что будет, если займутся Саваи? Он в два счета провалится на таком испытании. Если так, то…»

И в сердце бесстрастной, сдержанной Касуми зародилось желание защитить Саваи. По ее мнению, у него был несчастный взгляд, а несчастный человек – все равно что любимый.

«Конечно, это никакая не любовь. – Касуми понравилась взрослая, снисходительная улыбка, появившаяся на ее лице, которое смутно отражалось в оконном стекле. – Я ведь не чувствую ничего похожего на ревность».

Потом ничего особенного не происходило: видимо, зная, что у Касуми в разгаре экзамены, расчетливые Саваи, Маки, Одзаки в доме Фудзисавы совсем не появлялись.

С другой стороны, Фудзисава Ититаро, похоже, вынашивал некий план, доставлявший ему удовольствие. Это явственно читалось на его лице, когда он с купленными по дороге сластями ненадолго зашел в комнату погруженной в учебу Касуми.

– Не стоит тебе слишком много заниматься. Подорвешь здоровье.

– Неужели ты правда сказал «не стоит заниматься»?! – с сочувствием глядя на отца, прохладно переспросила Касуми.

На время занятий она надевала белоснежный свитер с высоким воротом, и, когда комната нагревалась, шея под ним слегка потела.

Касуми раздражало ощущение этой чуть влажной шеи. Она часто мерзла, потому-то и надевала свитер, но чувствовать, что твоя шея похожа на перезрелый фрукт, было противно. Она выключала обогреватель, а через некоторое время, когда становилось холодно, включала снова, – в общем, только и делала, что нервно крутила газовый кран.

– Тебе не холодно? – спросил отец.

– Ха! – Касуми загадочно улыбнулась.

В принципе, она могла бы ответить честно, но в ощущении, будто твою шею обхватили чьи-то распаренные руки, присутствовало также некое мерзкое удовольствие, поэтому Касуми воздержалась от объяснений.

Ититаро знал, что его дочь ничего не хочет. Слушая, что рассказывают о своих дочерях друзья или сослуживцы, он понимал, что те ни на минуту не дают отцам передышки, требуя: «хочу машину», «хочу лыжи», «хочу модное платье», «хочу туфли» и так далее. То была крайность, но и отсутствие желаний у Касуми тоже выглядело крайностью. Она почти ничего не просила. Ититаро готов был покупать ей что угодно, но Касуми по собственному почину даже не ходила на выступления зарубежных музыкантов или танцоров.

При этом нельзя сказать, что она жила скрытно, замкнувшись в себе. Она всегда была приветливой и спокойной; если ее приглашали в гости, танцевала там. Ититаро не понимал этого странного сочетания. Его беспокоило, что столь идеальное поведение дочери может помешать ее замужеству.