Заметки на полях
Но мама расстраивалась, потому что даже позже, в школе, я вольно обходилась и с буквами, и со словами в стихах классиков. Она называла меня «Шалтай-Болтай». Именно этот персонаж одной из моих любимых книг – «Алисы в Стране Чудес»5 – утверждал, что, «когда он употребляет слово, оно обозначает то, что он хочет, чтобы оно обозначало». Но меня это сравнение не огорчало, а, скорее даже наоборот, радовало – мне нравился смешной и непослушный Шалтай-Болтай. И в известном стишке (переводе с английского) Маршака я считала его победителем «всей королевской рати»:
«Шалтай-Болтай сидел на стене, / Шалтай-Болтай свалился во сне. / Вся королевская конница, / Вся королевская рать / Не может Шалтая, не может Болтая, / Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, / Шалтая-Болтая собрать!»
А мама утверждала, что Шалтай-Болтай – лентяй и незнайка. И в этом мы с ней принципиально расходились.
Но когда я познакомилась с еще одним персонажем – Оськой из повести Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания», я поняла, что нашего полку прибыло. Оська «был великим путаником», перемешивал «сиволапого мужика» с велосипедистом, и получался «велосипый мужик». А сам Оська при этом был очень даже симпатичным мальчишкой и одним из главных героев полюбившейся мне книги.
Косы из зеленой ленты, сороки на палочке и ботики с гагачьим пухом
Мне года четыре. Родители на работе, бабушка на кухне, а я наряжаюсь. На коротко стриженую голову завязываю зеленую атласную ленту, длинные концы ленты перекидываю вперед, как «косы», на концах кручу большие банты. Достаю из шкафа бабушкины ослепительно белые ботики с отделкой из гагачьего пуха. Их привез из послевоенного Берлина бабушкин младший брат, дядя Илюша, неизменный источник всех интересных вещей в шкафу. Ботики на высоких «пустых» каблуках, в них должны помещаться туфельки на шпильках. Туфелек у меня нет, поэтому приходится с трудом балансировать на разбегающихся каблуках, чтобы не свалиться.
Последний штрих в моем наряде – «браслет»: надеваю на руку елочную игрушку – двух черно-белых блестящих сорок на палочке. Таких игрушек две, я беру вторую в руки как сумочку и выхожу на кухню6. В кухне, как всегда, людно и шумно, но с моим появлением (ковылянием на разбегающихся каблуках) все замолкают и поворачиваются мне навстречу. Происходит то, ради чего были все мои старания: «Ой, какая у нас красавица! Да какая нарядница!». Посреди этого разноголосого хора стоит довольная бабушка, радуясь за меня и за ботики, которым нашлось такое триумфальное применение.
Я помню это ощущение – шумного многоголосого приятия, поэтому «выходы» на коммунальную кухню в Южинском переулке остаются в памяти радостным и очень важным для меня воспоминанием.
Докторская колбаска «со слезой» и французская булочка «с гребешком»
Почти каждое утро мы с бабушкой совершали путешествие через улицу Горького в Елисеевский магазин и Филипповскую булочную.
Это было раннее путешествие, потому что мы шли покупать продукты для завтрака. Помню этот утренний диалог: «Прасковья Павловна, ты уже пошла за продуктами?» – «Уже пошла».
Сначала мы с бабушкой заходили в Елисеевский. Бабушка покупала 50 граммов докторской колбасы – упругой, вкусно пахнущей, с ямочками на срезе, наполненными прозрачной желеобразной жидкостью. Бабушка называла такую колбасу «со слезой», и знакомые продавщицы всегда ей эту «слезу» показывали, перед тем, как отрезать наши 50 граммов. Бабушка кивала, колбасу резали и завешивали, попутно у женщин начинался разговор, а я в это время разглядывала в рыбном отделе осетровые головы на льду.