За моей комнатой тянется длинный коридор, его стены до половины выкрашены зеленой краской, а верх – грязно-белый. Я иду в ту сторону, откуда доносятся голоса, и оказываюсь возле деревянной лестницы. Входная дверь на первом этаже открыта, и над железными воротами виден кусочек голубого неба. Небо совершенно такое, как всегда, как будто это самый обычный день, и мне от этого становится легче.

Голоса дедушки и Дороти доносятся из их квартиры, как будто там жужжат два насекомых – звук то тише, то громче. Дороти как кузнечик – «ззз, ззз», а дедушка насекомое покрупнее, и звук у него громче и резче. Мне пришло в голову – таракан, но потом я подумала, что таракан не очень приятное насекомое, и заменила таракана на большого черного жука с рогами. Я снова прислушиваюсь – да, так и есть: «бип, бип, бип», в точности как жук. Потом послышались шаги. Мне не хочется, чтобы они видели, как я подслушиваю, и я начинаю спускаться по лестнице. У подножия лестницы стоит дедушка.

– А вот и наша малышка Кармел! Я позвонил в больницу. Спускайся вниз на завтрак. Чувствуй себя как дома в нашем скромном жилище.

Слово «скромный» рифмуется с «укромный» и, как мне кажется, означает «маленький», а разве этот дом можно назвать маленьким, или я чего-то не понимаю?

Остаток лестницы я одолеваю очень быстро, потому что хочу поскорей узнать, что с мамой. Дороти хлопочет у плиты.

– Проходи, садись. – Дедушка подходит к столу, забавно хромая на свой манер.

Дороти кладет передо мной блинчик и посыпает сахаром.

– С черникой, – говорит она и подмигивает, ее веко медленно скользит по глазному яблоку, и почему-то это напоминает мне какое-то животное, ящерицу, что ли. Она садится рядом со мной и складывает руки на коленях, на черной юбке.

Ягоды лопаются, когда я жую, брызгает сок, и мне становится стыдно оттого, что я сижу тут и ем вкусные блинчики, пока мама в больнице, поэтому я откладываю вилку в сторону. Дедушка сидит во главе стола.

– Кармел, у меня две новости, хорошая и плохая. С какой начать, моя милая?

Они оба сидят – не шелохнутся и внимательно смотрят на меня.

– С плохой. Нет, с хорошей. – Я так вцепилась в стул, что даже больно.

– Твоей маме сделали очень сложную операцию. Она продолжалась всю ночь, потому что травмы очень тяжелые. Бедная моя дочь!

Он вынимает из кармана белый платок и подносит его к лицу. У меня такое впечатление, что он пытается спрятать глаза, а мне хочется разглядеть, появились ли на них слезы. На моих, я чувствую, появились, они снова полны слез, хотя я даже не ожидала, что в моей голове еще осталась вода, столько вчера плакала.

Чуть погодя он прячет платок обратно в карман.

– А хорошая новость? – спрашиваю я каким-то тоненьким голосом. Я тоже превратилась в насекомое – в такую же маленькую мошку, которая заползла сейчас под мою тарелку в поисках укрытия.

– Хорошая новость состоит в том, что она выжила. Врачи проявили фантастическое мастерство и собрали ее по кусочкам. Все, что могли, то и сделали.

Собрали ее по кусочкам. Все, что могли, то и сделали. Не нравятся мне эти слова. Как будто речь идет о кукле или там о марионетке – она развалилась, и ее собрали кое-как: ноги торчат вместо головы, глаза на пятках. Все, что могли, то и сделали. Но я себя одергиваю – перестань, это же глупо, он совсем не это имел в виду. Соберись с мыслями, говорю я себе.

– Когда я ее увижу? – спрашиваю я все еще голосом мошки. – Мы можем сейчас поехать?

Дедушка почему-то пугается, отрывает руки от стола и держит их перед собой, так что я вижу его ладони.

– Нет, Кармел, что ты! Она очень слаба, она…