– Помнишь, что ты про сестру рассказывал?

– Я много о ней рассказывал. Говори конкретнее.

– Она все время то ругалась, то мирилась с парнем. И когда ты ее спросил, зачем это все, она сказала какую-то такую фразу… – щелкаю пальцами, пытаясь уловить мысль.

– …что всем нужно выпускать эмоции?

– Да! Вот. И твоим родителям тоже нужно выпустить эмоции.

– Ладно, убедил, – Тёмка треплет меня по волосам, отчего челка спадает на глаза как у какого-нибудь давно нестриженого пса. – Пошли, пока твоя бабушка не начала волноваться.

Я просыпаюсь, едва начинает светать. Из окна дует свежий утренний воздух. Приподнимаюсь, опираюсь локтями на тумбу перед подоконником и всматриваюсь в туман. Он понемногу рассеивается, являя на свет жемчужные капли росы. В ветвях яблони колышется паутина. Вдали кричит соседский петух. Долго и протяжно, пока не начинает сипеть и не замолкает. Сложно, наверное, быть петухом. Когда ты, состарившись, перестаёшь быть нужным, от тебя избавляются.

– Сенечка! Ты чего не спишь? – замечает бабушка. Она подманивает меня жестом. – Идём, посидим на качелях.

Осторожно выбираюсь из кровати, натягиваю спортивные штаны и футболку и выхожу. Сажусь рядом. Бабушка задорно машет ногами, раскачиваясь.

– А где деда?

– Пока спит. Он у нас пташка поздняя.

– А ты всегда так рано встаёшь?

– Удивлён? – ба улыбается и берет мою руку в свою. – Нам, старикам, особо нечего делать на пенсии. Раньше-то мы работали и растили детей, нянчили внуков, а потом все разъехались кто куда, а мы тут остались.

Она поглаживает мои пальцы, перебирает костяшки, словно считает, все ли на месте. Мама давно хотела навестить родителей всей семьей, но нам что-то мешало: работа, моя учеба или проблемы с деньгами. И она решила, что лучше показывать бабушке свою любовь через меня. А я и не против, ведь каждый год езжу сюда на море с друзьями. И нам не скучно, и бабуля с дедом рады, а родители спокойны (и отдыхают от меня, пока могут).

Сквозь утреннюю тишь по деревне разносится тонкий птичий голосок. Переливчатая трель то громче, то тише. Смолкает, через мгновение продолжается вновь.

– Ба, а ты знаешь, что это за птица поет?

– Малиновка. У них очень красивые песни. Они выступают на рассвете и в сумерках, – бабушка сжимает мою руку и осторожно показывает пальцем. – Присмотрись к ветвям яблони. Вон сидит.

Щурюсь и замечаю небольшую фигурку. Она вертит головой, подергивает крыльями, а когда чирикает, между ее раскрытым клювом видно небо. Иногда она прячет голову на груди, растопыривая перья.

– Она же меньше воробушка! А какой у нее окрас? – прикрываюсь рукой от просыпающегося солнца.

– Бурая. Малиновку легко отличить по пятнышку на груди. У самцов оно ярко-рыжее, у самочек побледнее.

– О! Так это ее я видел во дворе у тети Любы!

– Ты к Любе заходил? – бабушка склоняет голову набок. – Зачем?

– Мы с Тёмкой очень хотели пить, – тараторю я, почесывая шелушащуюся кожу на ключице. Покраснение появилось прямо над воротником футболки. – Наверное, нужно ее как-то поблагодарить…

– Хорошая она женщина, – начинает бабушка.

Когда она заводит такие речи, диалог превращается в монолог. Невольно отключаю слуховое восприятие и размышляю, чем можно отплатить добродушной соседке.

– …дочка, твоя ровесница. Сенечка, ты слышишь?

– Да-да. Моя ровесница, – машинально повторяю за бабушкой, чтобы не обидеть ее. – Ба, я есть хочу. Можно завтрака не ждать?

– Что же ты сразу не сказал? – она торопливо поднимается и тянет меня за собой, сжимая руку. – Пойдем скорее.

Накануне мне удалось убедить Тёмку поспать на свободной койке и отложить разборки до утра. Но если вечером Тёмка был не в настроении бороться за свое место, то с утра меня встречает его звенящий голос, когда захожу в комнату после завтрака.