Он пытается преодолеть разделяющее нас спасительное расстояние, но я шарахаюсь от него в сторону.

— Нет, я не хочу, – почти взвизгиваю я. – Ты был большой ошибкой. Но я тогда была маленькой и тупой, чтобы бежать от тебя подальше. И плевать мне на ваш развод! Просто держись от меня подальше! Я уже не та Ника. У тебя не выйдет снова… – осекаюсь на полуслове, потому что слезный ком не дает мне говорить.

– Не выйдет снова что? – насмешливо спрашивает он.

Я знаю все его крючки, все приемы, все эти перевернутые фразы и жалостливые улыбки. Если этот разговор продлится еще хоть пять минут, я сама не замечу, как переступлю порог.

Мажу взглядом по его искушающей улыбке, вижу, как Глеб протягивает ко мне руку, и тут внутри меня словно рвется туго натянутая струна. Я резко разворачиваюсь, нащупываю пальцами некрепко прикрученные перила и несусь вниз, сдирая кожу на стопах о щербатые ступеньки.

Влетаю в свою квартиру, захлопываю дверь, лихорадочно кручу замки. Мне этого мало. Я реву — умираю от беспокойства. Пространство вокруг меня воняет пудрой от «Шанель». Он пах ею, когда приходил ко мне от нее.

Я пячусь, добираюсь до ванной, вхожу туда, закрываю дверь на щеколду, выключаю свет. Забиваюсь в щель между стиралкой и раковиной. Меня трясет так сильно, что мне с огромным трудом удается забрать телефон, который лежит на машинке.

Я открываю контакты, бесцельно кручу ленту вверх-вниз. Мне некому позвонить, просто потому, что я никому не могу рассказать про то, что было между мной и Глебом.

Наконец, выбираю контакт, который записан просто «ОН», открываю его в мессенджере, зажимаю дергающимся пальцем кнопку записи голосового.

— Привет, — блею я. — Я не хотела тебе жаловаться, отвлекать. Ты, наверное, с ней, но мне так страшно. И больше никого нет, кроме тебя. Если я с кем-то не поговорю, то просто сойду с ума. Прости, что дергаю… Я думала, что мне удалось от этого убежать. — Влажный палец соскальзывает с экрана и сообщение уходит диалог с пометкой «не доставлено». — Прости, палец сорвался. Со мной такое постоянно. А еще я несу чушь, когда нервничаю. Знаешь, мне бы так хотелось, чтобы ты был рядом. Это невозможно, я знаю. Если бы так получилось, я бы научилась готовить. Смешно, но я только чай заваривать умею. Но для тебя научилась бы. Не знаю, что ты любишь, кроме созвездий… Ладно, прости. Я замолкаю, не буду больше тебя беспокоить.

Глупая, слабая Ника. Отсылаю голосовые на неправильный номер, который сама же и придумала…

Ваня

– Вас как зовут? – спрашивает мент, а я смотрю, как отрицательно качает головой молодой, но уже помятый жизнью фельдшер.

– Волков Иван Алексеевич, – на автомате говорю я.

– Тут уже всё, – второй мент вырастает, как из-под земли. – Наряд уже едет.

– Вы владелец этого дома?

Мне хочется его ударить. И всех их. Хочется размозжить ему череп об эти самые ступеньки.

– Кем вам приходится погибшая?

Я смотрю на него секунд пять, почти вижу, как раскалывается ментовская башка об отполированный камень. Потом в последний раз смотрю, как синеватое тело загружают в скорую, разворачиваюсь и направляюсь в дом.

– На вопросы следователю отвечу, – бросаю не оборачиваясь, запираю за собой дверь.

В доме холодно. Может, промерзли мокрые шмотки и теперь холодят кожу. А может… Может, я промерз. Нутро мое ледяными крошками покрылось.

Наверное, она хотела бы, чтобы я страдал. Чтобы я почувствовал всю горечь потери. Скорбел, переживал утрату… Что еще принято в таких случаях. Что чувствую я? Только холод.

– Мой маленький, глупенький Бриллиант, – иду по пустому дому, в котором не жил. Приезжал только к ней. – Глупо так. Решила бы меня грохнуть, я бы понял. Я бы понял…