- Вчера, когда с предками закупаться ездили в магазин, - мечтательно потянул парень, вглядываясь вдаль Финского залива.

- Ништяк, - пропел Вадик и облизнулся.

- Э! Вы губу закатайте! Моя Юлька, я на нее давно уже глаз положил, - насупился Ванька и пацаны заржали.

Я же только кинул усталый взгляд на друга и в, казалось бы, сотый раз прокрутил ленту инстаграма. Сколько раз за последние два месяца я обещал себе, что не буду этого делать? Много. Просто овер-до-хрена!

- Опять наш Гордый ушел в нирвану, - услышал я чей-то голос, но головы не поднял, залипая на новой фотографии белокурой стервы.

Селфи. Улыбается как будто бы мне, в глазах — целый океан и я перед ним всего лишь жалкая щепка в море. Красивая как сон. Хорошая.

Недостижимая.

- На фига ты ему ту фотку тогда показал?

- А я чо знал, что так будет?

- Гордеев, алё! Прием-прием, как слышно?

- Да тут я, - отмахнулся и бросил последний взгляд на экран.

- Чо хоть за телка, расскажешь? А то пялишься на нее как шальной, - толкнул меня кулаком в плечо Макс.

А я не знаю, что ответить. Я, Стас Гордеев, зарекался смотреть в сторону мажористых прилизанных девчонок, а тут поплыл. Юзать — да, но вот чтобы так… Разве мало мне примера отца? Ничего толкового не выйдет. Расклад будет один, даже если я в три погибели вывернусь. Тем более, что она в Москве, а я в Питере. И между нами, как минимум, целая социальная пропасть.

- Да так, фуллхаус — умная и красивая. Что еще надо, чтобы я ее запомнил? - и натянуто заржал, но парни моей тихой истерики не заметили. И то хлеб.

Зато дома меня опять жрали черви сомнений и непонятных, изматывающих желаний. Когда-то родной и бесконечно любимый город опостылел, внезапно стал серым и неинтересным. И где бы я не находился, я знал — ее мне не встретить. И ведь когда-то еще было терпимо, когда вернулся, когда отец горделиво хлопал меня по плечу, принимая в семейный бюджет деньги за мою победу. Когда я четко для себя понимал — ну встретил и встретил, подумаешь…

Что девчонок мало в Питере симпатичных?

Оказалось, что ни одной. Все мне теперь виделись блеклыми и выцветшими. Разговоры ни о чем, прикосновения без смысла, взгляды полные пустоты. Гимнастика, не приносящая никакого удовольствия. Нет азарта. Он весь остался в чертовой Москве и меня тянуло туда как магнитом.

Цветасто выматерился. Подошел к столу и отыскал в вазе ту самую черную визитку, покрутил в руках, пару раз назвал себя идиотом и оленем. Помогло. Кинул жалкую картонку обратно и потопал в душ, где, упершись руками в кафель, вновь вспомнил улыбающееся лицо.

Господи, да сколько ж можно-то?

Через неделю за ужином сам не понял, как спросил у отца, изображая крайнюю степень незаинтересованности.

- Теть Зина так и живет одна?

- Маринка обещалась приехать по весне, но так и не удосужилась проведать мать. Сволота неблагодарная! - ответил отец и вновь заорудовал ложкой.

- Жаль ее, - выдал я, кусая нижнюю губу, еще не понимая, на что решусь. Да и решусь ли.

- А мог бы с ней жить, если бы в прошлом году спонсору не отказал. Кому нужен аттестат обычной государственной школы, м? Никому! А вот закончил бы…

И батя продолжил бубнить очередную тираду по поводу моей недальновидности, мол Питер — дно, а Москва — это место силы. Как будто сам забыл, к чему его учеба в столице привела. Да уж, услужливая память у моего старика.

Решил освежить:

- Смотрю, тебя в свое время Москва прям преобразила, - и голос мой сочился ядом.

- Зато у меня есть ты, - грустно заключил отец и отхлебнул чая из кружки.

Надо ли вам говорить, что последующие семь дней я варился в противоречиях? Но да! Ведь у меня был пример перед глазами. Уж кому, как не мне, надо было бы понять, что я и золотые девочки живут на разных планетах. И вместе быть никогда не смогут. Но я упорно думал о ней, а еще почти каждый день доставал из злополучной вазы картонку, пока однажды, в середине августа не сдержался, а потом и не набрал номер, что значился на визитке.