Голос ее не понравился Лиде.

– Переросла, давно переросла, – отвечал папа. – А Лида у нас вовсе не растет, так и остается малышкой, маленькой обезьянкой.

Папа выдвинул Лиду вперед и поставил посередине комнаты, как раз напротив тети.

Лиде вдруг сделалось ужасно неловко. Она вспомнила свой разговор с мамой и покраснела до ушей. Тетя так пристально смотрела на нее серьезными темными глазами, точно хотела по лицу отгадать, о чем она думала. Лиде захотелось убежать куда-нибудь, спрятаться, а папа как раз взял ее за руку и притянул еще ближе.

– Как вы находите, на кого она похожа? – спросил он тетю.

– Не знаю, право, – отвечала тетя, еще пристальнее поглядев на девочку. – На мать не похожа, на вас тоже нет.

– На вас, на тетю похожа. Вы вглядитесь только – портрет.

Катерина Петровна смерила глазами маленькую худенькую фигурку, стоявшую перед ней, покачала головой и ничего не ответила, но Лида вспыхнула пуще прежнего. Ей показалось, что тетя недовольна таким сравнением. Она взглянула на свое замазанное, измятое платье, на свои красные, немытые руки и на тетин длинный шлейф и ее отличные перчатки, и ей стало досадно, зачем она не принарядилась, как приказывала Матрена. Она уже забыла о своей похвальной правдивости и думала только, что, будь она понаряднее, тетя, может быть, и не смерила бы ее таким недовольным взглядом.

Лида вырвала свою руку из папиной и убежала в угол, к окну.

Тетя недолго просидела на этот раз в детской, к удовольствию Матрены и Лиды. Она скоро поднялась со своего кресла, обошла комнату, беглым взглядом окинула в ней все предметы, мимоходом провела пальцем по пыльному зеркалу, потрепала по щечке Жени и вышла.

Долго в этот вечер не могла Матрена угомонить своих питомцев. Все ее возгласы: «Тише, дети! Да замолчите ли вы? Спать пора!» – не привели ни к чему. Разговорам не было конца. Едва лишь утомленная приказаниями и упрашиваниями опускала она на подушку голову, как с трех подушек в трех кроватках подымались три головы и начинались новые споры и беседы.

– И ты можешь говорить, что она тебе нравится! – говорила Лида, сдерживая по возможности голос и с гримасой боли прижимая левой рукой правую, которую только что ушибла о железную спинку кровати, размахивая руками во время разговора.

– Да чем же она дурна? – старательным шепотом спрашивала Любочка, с любопытством подняв голову над подушкой. – У нее какое платье отличное!

– Так разве я тебе про платье говорю? Ты послушай только, какой у нее голос.

– Ну какой?

– Такой ровный-ровный, ужасно гадкий! А еще, мне кажется, она злая.

– Почему?

– Так. Она никогда не смеется, не улыбнется даже. Заметила ты, Люба?

– Да, это правда. Только, ты помнишь, мама нам говорила, что она была больна очень. Может быть, у нее и теперь что-нибудь болит, оттого она и не смеется.

– Ну, могла бы улыбнуться хоть разик.

– А какие у нее часы славные – чудо! Золотые, большие, будто у мужчины.

Коля был очень рад, когда мама купила ему подтяжки, как у папы, как у мужчины. Он вообще любил все мужское.

– Все-таки я рада, что она приехала, – сказала Любочка. – Теперь все пойдет хорошо.

– Все пойдет очень гадко, я уж знаю! – чуть не крикнула Лида и даже приподнялась на постели. – По мне, уже или мама с няней пусть будут старшие, или уж никто. С Матреной можно отлично ладить – спит себе целый день, – можно устраивать все, что захочешь. А ей, то есть тете, я, наверное, ни в чем не понравлюсь. Она меня опять не полюбит, как в прошлый свой приезд. Я это уж сегодня заметила.

– Почему?

– Да так, уж я знаю. Так она посмотрела…

Долго еще продолжались разговоры в том же духе, долго еще рассуждали и разбирали по ниточкам новую тетю. Заметили ее строгие глаза, гладкие волосы, чудесный воротничок и черное с камешком кольцо на левой руке.