И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.

Дёргаюсь, приподнимая туловище, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает сверху, придавливая своим крепким телом к земле.

Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически. Совсем не нравится.

– Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, –  тихо, сквозь зубы, цедит он.

– Да пошёл…

Закрывает мне рот рукой.

– Заткнись. Просто заткнись, – прищуриваясь, угрожает, тяжело и надсадно дыша.

Не моргая смотрим друг на друга. Три месяца. Ещё столько бы его не видела с превеликим удовольствием! А лучше никогда!

Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил, дал в голову, сковал в миг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться, дёрнуться.

Я впервые вот так близко вижу его глаза: карие, с зелёными вкраплениями. Такие яркие и необычные. А сколько всего в них отражается…

– Поднимайтесь на ноги, живо! – сквозь стену проливного дождя слышим мы строгий голос Петра Алексеевича.

Беркутов не двигается. Пялится на меня. Странно, чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки. Вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит так, будто пьян. Как абсолютно неадекватный, словно под чем-то. Может принял что? У таких, как он, это вроде является нормой.

Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В лёгких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Презрительно кривится и, наконец, встаёт с меня, трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.

Наркоман проклятый! Я слышала, что представители золотой молодёжи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и тем, что посерьёзнее. Кошмар.

– В зал, Лисицына! – командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.

– Данька, – касаюсь его лица пальцами. – Ты как?

– Нормально, – отвечает, небрежно стирая кровь рукавом толстовки.

Уже в спортзале Пётр Алексеевич начинает разбор полётов. Строит класс шеренгой, заново разжёвывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.

– А вы, трое, придёте после занятий отрабатывать своё наказание! – говорит он нам сердито.

– У меня другие планы, – громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.

– Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! – безапелляционным тоном командует Пётр Алексеевич.

– Я не приду, у меня тренировка, – бросает в ответ Роман, вытирая всё той же футболкой свои тёмные волосы.

Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и то и дело пялятся на его оголённый, атлетично сложенный торс. А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…

– В таком случае, я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!

– Стучите, мне фиолетово, – грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.

Садится, вытягивает вперёд длинные ноги и откидывает голову на стену.

– Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!