Смешно. Но делать нечего. Осторожно забираюсь в лодку. Гоша угрожающе косится на меня из-подо лба. И я начинаю переживать насчет его намерений. Ловлю себя на том, что широко улыбаюсь. Ну, какая же идиотская ситуация. И это – моя жизнь теперь. Тени, если узнают, будут ржать надо мной до конца жизни. Ну, ведь какая байка! «Как я Гошу на случку возил»…

Степаныч заводит мотор. Козел начинает метаться. Я придерживаю его за цепь, чтобы тот к чертям не перевернул нашу лодку. Денек погожий. И если эта тварь, наконец, успокоится, можно здорово кайфануть от незапланированной прогулки по озеру.

– Слушай, Степаныч, все понятно. Но почему Доширак?

– А ему если налить, он через три минуты уже готов будет, – смеется мужик в усы. И я смеюсь тоже. Ну, ведь и правда – смешно. Едем долго. По берегам – такая красота, что дух захватывает. Я то по сторонам смотрю, то жмурюсь, подставляя лицо ласковому весеннему солнцу и хрустальным звонким брызгам воды. Не знаю, как козел, а я почти что счастлив. Хотя это козлу, а не мне, в поселке неплохо обломится.

– Гляди! – Степаныч тычет грязным, в машинном масле, пальцем в небо. Красную точку вертушки на фоне белых ледников в верховье я замечаю сразу.

– Что он здесь забыл?

Степаныч пожимает плечами. И в этот самый момент наш диалог бесцеремонным образом прерывает Гоша.

– Твою мать, – шиплю я, убирая ногу подальше от горячей струи, с запозданием понимая, на кой ляд дно лодки застелили клеенкой. Вот такой, мать его, обоссанный, я и появляюсь в поселке. Еще из лодки я замечаю Робинсон Темекая, брошенный на пустыре в стороне.

– Может, заболел кто? У Алевтины давление. Акай иной раз привозит к ней докторицу…

«Ишь ты, какой заботливый. Ну, просто благодетель, мать его!» – это первая мысль. А вторая – «Неужели она тоже здесь?». Сердце предательски бахает в желудок. Прямо к двум наспех съеденным, запитым кофейной бурдой бутербродам.

Вытаскиваем лодку на берег. Гошка жмется к борту, будто и не козел. Приходится брать его на руки и вытаскивать вот так, как красну барышню. Спускаю козла на землю и натыкаюсь на её смеющийся взгляд. Еще секунду спустя замечаю и Акая. Тот стоит у Саны за спиной, покровительственно касаясь ее плеча своей лапой.

– Вот уж кого не думал сегодня увидеть! – его зычный голос эхом разносится по горам.

– А я уж тем более, – пожимаю протянутую руку. – Надеюсь, этот полет согласован с администрацией заповедника?

Глаза Саны потрясенно расширяются. А вот Акай, напротив, сощуривается.

– А если нет? Ты меня, что, оштрафуешь?

– Ну, ты, это, начальник, не дури, – толкает меня в бок Степаныч. И мне, наверное, нужно к нему прислушаться, но…

– Закон для всех один, Акай.

6. Глава 6

Сана

Ой, дура-а-ак! Ой, дура-а-ак! Мамочки…

Не знаю, чего мне больше хочется. Встряхнуть Ису, чтобы его холеные удивительно белые зубы клацнули, или закрыть его своей спиной от гнева Акая. Меня он тронуть не посмеет, а вот из этого убогого ведь душу вытрясет, как пить дать.

– Закон для всех один, Акай.

Что он хочет доказать? Кому? Господи…

Хватка на моем плече крепнет. От страха на лбу проступает липкий холодный пот. Я с трудом гашу в себе желание упасть перед Акаем на колени и умолять не трогать этого дурачка. Пусть живет, ведь правда? Сердце заполошно стучит в груди, и этот звук отдает в уши протяжным гулом. В котором тонет раскатистый смех Акая…

Я оборачиваюсь. А тот – ну просто заходится. Я, пожалуй, еще никогда не видела его таким веселым. Медвежья грудь ходит ходуном, по загоревшим, выдубленным солнцем и ветром щекам текут обильные слезы. Жилы на толстой, как дерево, шее выступили и вибрируют… И это так заразительно, что не будь я до такой степени напряжена, непременно бы к нему присоединилась.