– Давай-давай, заходи, чего встала!
– Перепрыгивай! – подала голос Тамара.
Фатимка изловчилась и наискосок перескочила через изголовье раскладушки. Обитательницы камеры повскакивали со своих мест, окружили Фатимку и начали расспрашивать. И она, пока раздевалась, а потом пила чай, рассказывала… У нее оказывается в этот день было первое судебное заседание. Они с адвокатом подали ходатайство о рассмотрении дела в военном суде, и суд ходатайство удовлетворил.
– Так это же очень здорово! – воскликнула Тамара. – Военный суд гораздо мягче!
– Да, адвокат так же сказал! – Фатимка звонко рассмеялась.
Все принялись ее поздравлять – ну типа все, скоро все закончится, скоро будешь дома!.. А я лежала на раскладушке в полном молчании, не участвуя в общем разговоре. Слыша, разумеется, каждое слово этих женщин. Но при этом и они, и я делали вид, что нас разделяет звуконепроницаемая стена. Такой вот вынужденный трюк, которому выучивались все тюремные обитатели. Мысленно звукоизолировать себя от остальных, вообразить, что тебя никто не слышит. И никто не видит. Да, научиться не видеть и не слышать остальных – пусть они в пяти сантиметрах от тебя. И надо сказать, многие выучивались этому настолько успешно, что реально начинали плохо слышать. Я замечала потом, как люди совершенно искренне выказывали ухудшившийся слух: «А? Что говоришь? Что сказал? Не слышу!»
Начинаю жизнь на спецблоке
Утром в шесть часов зажегся свет, раздался стук в дверь, и дежур прокричал: «Подъем!» Я начала, было вставать, но Тамара сказала: «Можешь еще спать, но только убери одеяло. После подъема спать под одеялом запрещено…»
Я увидела, как все остальные стащили с себя казенные одеяла, накрылись куртками, халатами и легли спать дальше. Я сделала то же самое, накрывшись пуховиком. «Что за странное правило? Где логика?» – крутилось в моей голове, и я снова потихоньку задремала.
Это правило, «убирать одеяло после подъема», надолго стало для меня рутинным раздражителем, впрочем, как и для всех остальных. Если человек не убирал в шесть утра одеяло, дежур начинал ругаться и мог даже ворваться в камеру и содрать одеяло со спящего. И, конечно же, зафиксировать это нарушение на бумаге. А все нарушения в деле заключенного имели некие последствия. Как минимум человек шел дальше уже под грифом «нарушитель». И никто не разбирался, что он сделал: спал ли под одеялом или напал на другого заключенного с заточкой…
То, насколько это было серьезным нарушением, я убедилась спустя какое-то время, когда однажды Фатимке предъявили распечатанные фотографии, сделанные камерами наблюдения. С таймкодами. На которых было зафиксировано, как она спит под одеялом в неположенное время. Причем на одной из фоток был достаточно крупный план лица Фатимки, где были видны все ее веснушки и прыщики. Такое вот неустанное заботливое наблюдение… Фатимку заставили написать объяснительный документ на предмет того, с каким таким умыслом она совершила «данное нарушение». Почему спала после подъема под одеялом? Звучит маразматично, но пришлось писать…
И каждому приходилось приспосабливаться к правилу с одеялами в меру своей изобретательности. Кто-то предусмотрительно еще с вечера накрывался поверх одеяла куртками или халатами. Кто-то маскировал одеяло простыней. Кто-то вообще не пользовался одеялом. Я долгое время по утрам вставала, прилежно убирала одеяло и накрывалась пуховиком. Потом я придумала сшить вместе два огромных махровых полотенца, и эта конструкция полностью скрывала казеное одеяло, так что можно было не беспокоиться. Вставать в шесть утра и начать бодрствовать – по крайней мере, в этой камере – было невозможно. Так как все остальные еще спали, и любой шорох был бы помехой. И кроме того, как продолжать лежать на своем месте, ты технически ничего не мог поделать…