Но американский дробовик имеет разные калибры – два верхних по шестнадцать, нижний – двадцатый. А все три восемнадцатого калибра – это только бельгийское ружье.

Делали его небольшими партиями, у нас встречается редко – в моей практике так вообще первый раз. Выпускать его передали перед войной, так что, видимо, вещь привезли как трофей из Германии. Впрочем, могло быть все что угодно – скажем, хозяин купил ее где-нибудь в Риге еще при Союзе…

Каландарашвили вздохнул.

– Еще у нее отличительная особенность – обычно у трехстволки два курка и один верхний спуск под пулевой ствол. А вот у этого красавца наоборот – две верхние гашетки и один спусковой крючок там, где и положено: ни с чем не спутаешь. – Подполковник цокнул языком в восхищении перед хитростью изобретателей. – Ружье само по себе длинное, для серьезного охотника – так что, думаю, стволы укорочены: вряд ли твои киллеры таскались по улицам с полутораметровой дурой за плечами.

– Все? – осведомился майор.

– Зачем все, дорогой? – улыбнулся Эраст Георгиевич. – Есть кое-что и на стрелка. Во-первых, думаю, что он не охотник: охотник обычно, когда кого-то решает убить, пользуется картечью – при хорошем выстреле рана почти всегда смертельная.

Вадим кивнул, поморщившись – что делает крупная картечь с человеческим телом, тем более в упор, он знал достаточно хорошо.

– И еще – у стрелявшего на редкость твердая рука. Все три выстрела легли почти рядом.

– Он не выпалил одновременно? – уточнил Савельев.

– Тогда бы в груди вашего колдуна была дыра, куда и твой кулак пройдет, – покачал головой подполковник. – Кстати, вот еще – он ведь сознательно не выстрелил разом – все же страховка на случай промаха, да и звук получится слишком громкий. Теперь еще: смотри на это. – Он бросил на стол перед Савельевым фотоснимок.

Майор не сразу понял, что это изображение нижней части торса покойного Монго, расчеркнутое карандашом.

– Обрати внимание – кинжалы воткнуты идеальным крестом. Вряд ли это делалось с помощью линейки и циркуля, – хитро прищурился Эраст. – Так что у этого человека твердая рука и верный глаз. Имей это в виду, когда будешь его брать. Ну и на закуску – о кинжалах. Вот тут, пожалуй, самое странное.

То, что это испанские стилеты, пусть даже и ручной ковки, – это само собой. Но на них не чье-то клеймо, а, между прочим, самого Эльсано. Знаешь, что это значит?

Майор лишь помотал головой.

– Это шестнадцатый век, не что-нибудь! И не подделка – мы нашли эти вещи в каталоге.

– И сколько это стоит? – не сдержался Савельев.

– Точно сказать не могу, но сумма определенно четырехзначная. И не в рублях, само собой. За каждый! Зацепок на них нет, сразу предупреждаю – ни на аукционах эти вещи в последние годы не появлялись, проверили уже по Интернету, ни в списках похищенных ценностей не числятся. Есть, правда, одна мелочь. «Перышки» определенно побывали в Карибском море. Рукояти из американского дерева и отделаны черепашьим панцирем – причем все доподлинно старое: фактура, трещины, ну и все такое. И обтянуты они акульей шкурой: чтобы не скользили в руке, лучше и не придумаешь. Так что, видимо, этими ножами какой-нибудь капитан Флинт резал своих жертв. Ну вот пока и все…

Распрощавшись с Эрастом Георгиевичем, майор вернулся к себе.

Еще какое-то время Вадим изучал протоколы допроса Варвары и этой… жрицы-стриптизерши, потом заварил чай, но насладиться ароматным «Северным львом» не успел.

В кабинет вошла молодая яркая женщина, чуть наклонила голову в приветствии.

– Здравствуйте! Я – Лидия Ровнина. Мне назначено на двенадцать к следователю Савельеву. Ох, простите. Это, я полагаю, вы… Мне можно сесть? – осведомилась она.