Наигрывая на гармони, в переулке показался Сашка. Катя висела у него на руке и пела частушку:

Проходя мимо Анфисы, Катя обернулась через плечо, спросила с ехидцей:

– Старая любовь не забывается?

И Анфиса не осталась в долгу:

– Нужно в школу ходить, раз записалась.

– А нашему классу повезло, – поделилась Катя ученической своей радостью. – Марь Степанна заболела!

– Живут люди!.. – позавидовал Илья чужому счастью. – А мы с тобой как проклятые. Все у нас наоборот получается: не любили – веселились, а полюбили – и хоть плачь… До чего же интересно жизнь закручена: прямо как коленчатый вал!

Анфиса посочувствовала Илье:

– Да, неуклюже у тебя с этим спором вышло.

– И черт меня дернул! – Илья замялся. – Как думаешь, простит она меня когда-нибудь?

– А кто ж ее знает? Вообще-то, она не мелочная. Я к ней все приглядываюсь… Знаешь, в ней и в самом деле что-то такое есть.

Наконец-то и Анфиса признала Тосю!

– Вот видишь! – обрадовался Илья, но тут же и осекся, припомнив, что эта самая хваленая немелочная Тося гонит его от себя, как собаку, и никак не хочет понять, что спорил на нее один Илья, а расхлебывать его грехи приходится совсем другому, недавно народившемуся. Любила бы – так небось поняла.

– Ты поговори с ней по-хорошему, – посоветовала Анфиса. – Так, мол, и так… Не узнаю я тебя, будто робеешь ты перед Тоськой.

– Оробеешь тут! Сначала вроде нравился я ей, а теперь – как отрезало… Ледышка у нее вместо сердца!

Анфиса снисходительно усмехнулась:

– Знаем мы эти ледышки! Ты хоть сам-то не замерзай. Докажи, что любишь ее, ничего для нее не пожалеешь. Ну, подари ей что-нибудь.

Она разговаривала с Ильей так терпеливо и покровительственно, словно была старше его лет на двадцать. Илья встрепенулся было, но тут же сник.

– Не возьмет она от меня ничего… Это знаешь что за человек? – и восхищаясь против воли Тосей, и осуждая ее за жестокий нрав, сказал он.

– А ты все-таки попробуй, – настаивала Анфиса, жалея запутавшегося Илью. – Она хоть и бойкая на язык, а разум у нее еще детский, да и не баловали ее в жизни подарками… Я знаю, ей часы давно хочется, только не с простым стеклом, а с увеличительным.

– С увеличительным, говоришь? – переспросил Илья.

По улице прошли Дементьев и комендант с чьим-то новым портретом под мышкой. «Кому горе, а кому радость…» – мельком подумал Илья. Дементьев глянул в их сторону, узнал Анфису и резко отвернулся, будто ожегся.

– Вот как теперь у нас! – горько сказала Анфиса.

Рука Анфисы метнулась к горлу и затеребила шарфик, словно ей душно стало.

Чужая боль толкнулась Илье в сердце, отозвалась там его собственной натруженной болью. Не умом, а всей своей забракованной, ненужной Тосе любовью он понял вдруг, как плохо сейчас Анфисе. Илья чуть было не кинулся догонять Дементьева, чтобы силой вернуть его, но взглянул на Анфису – и не тронулся с места.

В ней появилось что-то новое, беззащитное, и теперь уж решительно ничего не осталось от первой поселковой красавицы-сердцеедки, к которой еще не так давно ходил он по вечерам на коммутатор. Куда подевалась былая ее самоуверенность и беспечность? Анфиса затаилась, как бы прислушиваясь к чему-то, чего никто, кроме нее, не слышал. Илья усомнился даже, с ней ли коротал он вечера на коммутаторе.

Он подумал запоздало, что, в сущности, совсем не знает Анфису, хотя знаком с ней уже больше года и между ними было все, что может быть между мужчиной и женщиной. Раньше он видел в Анфисе всего лишь красивую девчонку, с которой приятно провести время. Ему нравилось танцевать с ней в клубе, перехватывая длинные завистливые взгляды других парней, которым она предпочла его. Илья припомнил недавнее свое житье-бытье и подивился тому, до чего же мало ему раньше надо было, чтобы чувствовать себя счастливым. Жил, как дерево растет, а считал себя человеком.