По настоянию Рика я пошла к врачу. Он был юн, резок и избегал выражений, которыми любят пользоваться американские врачи для успокоения пациента. Чтобы понять его стремительную речь, мне приходилось напрягаться.

– Раньше у вас это было? – спросил он, рассматривая мои руки.

– Да, в отрочестве.

– А с тех пор?

– Нет.

– Вы во Франции давно?

– Шесть недель.

– И надолго приехали?

– Наверное, на несколько лет. Мой муж работает в строительной фирме в Тулузе.

– Дети у вас есть?

– Нет. Пока нет. – Я покраснела.

«Возьми себя в руки, Элла, – прикрикнула я на себя. – Тебе двадцать восемь, пора бы перестать смущаться по такому поводу».

– Работаете?

– Нет. Сейчас нет. В Соединенных Штатах работала. Акушеркой.

У него округлились глаза.

Une sage-femme?[6] И собираетесь практиковать во Франции?

– Вообще-то хотела бы, но пока еще не получила разрешения на работу. К тому же у вас другая система, так что для начала придется сдать экзамен. Сейчас занимаюсь французским, а осенью поступлю в Тулузе на курсы, чтобы подготовиться к экзамену.

– Вы выглядите усталой. – Он резко сменил тему, как бы давая понять, что не следует тратить его время на разговоры о моей профессиональной карьере.

– У меня бывают кошмары, но… – Я оборвала себя на полуслове, не желая посвящать его в свои семейные проблемы.

– Вы несчастливы, мадам Тернер? – мягко спросил он.

– Да нет, с чего вы взяли? – неуверенно ответила я.

«Но когда чувствуешь себя такой усталой, трудно сказать», – добавила я про себя.

– Видите ли, псориаз нередко вызывается бессонницей.

Я кивнула. Слава богу, с психоанализом покончено.

Доктор прописал кортизоновую мазь, свечи, уменьшающие отек, снотворное на случай, если резь будет мешать заснуть, и велел прийти через месяц.

– И еще одно, – добавил он, уже прощаясь, – когда забеременеете, обращайтесь тоже ко мне. Я ведь помимо всего прочего и гинеколог.

Я снова покраснела.

Моя влюбленность в Лиль-сюр-Тарн длилась немногим больше, чем здоровый сон.

Это был красивый мирный городок, жизнь здесь в отличие от Соединенных Штатов протекала неторопливо, и то, что называется ее качеством, было не в пример лучше. Продукты на субботнем рынке, особенно на вкус тех, кто привык к супермаркетам с их пресной пищей – мясо в boucherie[7], хлеб в boulangerie, – были превосходны. Обед в Лиле все еще оставался главным застольем, дети спокойно играли, не опасаясь ни машин, ни незнакомцев, и просто поболтать всегда оставалось время, никто не торопился так, чтобы не было возможности остановиться и перекинуться парой слов с любым прохожим.

Те есть с любым, кроме меня. Если не ошибаюсь, мы с Риком были единственными иностранцами в городке. Соответственно с нами и обращались. Стоило войти в лавку, как разговор прекращался, а если и возобновлялся, то можно не сомневаться, что речь идет о чем-то третьестепенном. Обращались со мной вежливо, однако, прожив здесь несколько недель, я поймала себя на том, что за все это время мне ни разу не пришлось толком поговорить с кем-нибудь из местных. Я взяла за правило приветствовать тех, кого знала в лицо, и они откликались, но никому бы не пришло в голову поздороваться первым и остановиться поболтать. Я старалась следовать совету мадам Сентье – говорить как можно больше, но стимула практически не было, так что мысли даже не успевали оформиться в слова. Лишь когда возникало какое-нибудь дело, например при покупке или надо было узнать, как пройти куда-нибудь, горожане расщедривались на несколько слов.

Однажды утром в кафе на площади я пила кофе и читала газету. За соседними столиками сидели люди. Хозяин подходил то к одному, то к другому, болтал о чем-то, обменивался шутками, угощал детей конфетами. В этом кафе я бывала уже не раз, мы с хозяином кивали друг другу, но до разговора дело так и не дошло.