Папа долго, чуть ли не целую минуту молчал, пристально разглядывая Саню.

– Запомни, сын, – сказал он наконец, – вот есть такое слово «западло». Оно не очень приличное, зато очень точное. Западло – это что нельзя делать никогда, ни в каких обстоятельствах, никому. Так вот, травить людей – это западло. Неважно, умные они, глупые, добрые, злые, красивые, некрасивые… Вот просто нельзя – и всё. Ты меня понял?

Саня горячо закивал.

– Не уверен я, что ты и в самом деле понял, – задумчиво протянул папа. Снова помолчал, потом вздохнул. – А вот чтобы ты и вправду осознал, я тебе расскажу одну историю. Поганую историю. Из моего детства. Даже маме не говорил, а вот раз такие дела пошли, придётся сдаваться.

У Сани что-то заныло внутри, и он, ещё ничего не услышав, вдруг отчётливо понял, что не хочет этого знать. Но не затыкать же уши?

– Я тогда был не шибко старше тебя, – начал папа, – то есть мне было тогда четырнадцать-пятнадцать. И был у нас в классе такой пацан, Олег Стебельков. Странноватый пацан, да. Ни с кем из ребят не корешился, держался как-то отдельно от всех. Но было у него увлечение – астрономия. Занимался в детском астрономическом кружке при дворце пионеров, телескопы мастерил из подручных средств, книжки всякие научные читал. Ну вот, казалось бы, нормальное дело, что плохого-то? А мы всем классом стали его изводить, как только про эту астрономию узнали. Почему-то нам вошло в голову, что это дико смешно. Ну, ясное дело, Звездочётом дразнили, потом дальше больше, по-всякому стали издеваться. Ну вот, например, портфель его крали, а потом подкидывали, только без учебников и тетрадок, а с кирпичами внутри. Типа чем башку всякой научной хренью занимать, лучше подкачался бы. И это долго тянулось, года два. Чем мы старше были, тем больше зверели. Уже и лупить его начали, причём по-подлому, треснуть и отбежать. Звездочёт кинется ловить того, кто ударил, другой ему ногу подставит, он и растянется. Знакомое дело, да?

Саня мрачно кивнул. Не Жабу он сейчас вспомнил – ту всё-таки не лупили, а другое, давнее.

– Ну так вот, – продолжил папа, – Олежка этот в девятом классе влюбился по уши в девчонку из нашего класса, Олю Черниченко. Оле он, конечно, до фонаря был, девчонка смазливая, за ней парни табунами бегали. Но Звездочёт по ней сох, и это, знаешь ли, очень заметно было. Ну и вот пришла идея кому-то из наших. Короче, на большой перемене, когда завтракали в столовой, мы у него из портфеля физкультурную форму выкрали и резинку на трусах подрезали – так, чтобы слегка держалась, а как чуть больше нагрузка, так и всё. Лихо получилось, одни его внимание отвлекали, другие портфель из общей кучи тырили, а я вот с резинкой поработал. Что смотришь? Я такой же урод был, как и остальные наши, и мне точно так же казалось, что всё это прикольно.

– И что потом? – едва справившись с комком в горле, спросил Саня.

– Плохо потом вышло, – сказал папа. – Последний урок была физкультура, там по канату лазали. Ну и вот когда Звездочёт наш до середины дополз, резинка лопнула – и трусы с него свалились. Короче, прикинь картинку – висит Олежка на канате, трусы на ногах болтаются, и он в одних только цветастых семейках. Ну и ржут все. И, конечно, Оля Черниченко. Даже физрук наш Павел Степанович заржал, он мужик простой был, без интеллигентских тонкостей. Потом, конечно, наорал на нас.

– А Олежка? – Сане было всё больше и больше неуютно.

– А Олежка сполз с каната, убежал в раздевалку, оттуда домой. На другой день в школе его не было. Ну, все решили, что от стыда прячется. А на третий день оказалось, что он выбросился из окна. Десятый этаж, прикинь.