Но в этот раз все сложилось по-другому.

Толик уснул в кресле, свернувшись калачиком. А на утро Надю разбудил аромат жареной яичницы.

– Кушать подано, – на кухне суетился мужичок в нелепой футболке.

Надя была удивлена. Она молча прошла мимо, взяла сумку и закрыла за собой дверь.

– Кать, этот тип с большими усами никуда не ушел, – делилась впечатлением от гостя с подругой Надюша, – он на почтальона Печкина похож. Заметила?

– Еще как заметила. Странный. Но, кажется, безобидный. Надь, а может маме лечиться? Она ж раньше другая была.

Но Надя промолчала. Она не любила разговоров о маме. Мама у нее одна. Хорошая ли, плохая – она одна. И Надя ее любила. И боялась. Это несовместимые чувства. Маму нельзя не любить – она мама. Но в порыве пьяного угара мама становилась зверем. Надя старалась угодить и не трогать. Знала – поорет, побьет посуду и успокоится. Она каждый раз старалась верить в чудо. Но чудо обходило детскую веру стороной.

Вечером Надю снова ждал сюрприз. Аромат жареной картошки разносился по всему подъезду, и у Нади в пустом желудке заурчало. На удивление, пахло из ее квартиры. Это снова был мужичок по имени Толик. Он сновал по кухне и мыл посуду. Мама, уткнувшись лицом в подушку, громко сопела – она снова была пьяна. Надя вошла на кухню, голодный желудок сам привел ее туда. Толик наложил полную тарелку горячей картошки, поставил на стол перед Надей и по-свойски сказал:

– Кушай, девонька. Худая-то какая. Мамка что, не кормит совсем?

Он глянул в сторону Галины Борисовны и осекся на полуслове. Толик был новым человеком в этой обители пьянства и разврата, и не знал ее тонкостей и пакостей.

– Как тебя зовут? Я вчера не расслышал, – мужичок оказался на редкость общительным.

– Надя, – Надюша ответила из вежливости, ей не хотелось поддерживать этот разговор.

Картошка выглядела аппетитно, и Надюша начала есть. Ей было вкусно. Свежая, еще горячая картошечка, – для девочки это был предел мечтаниям. Она и не помнила, когда ее ждал горячий завтрак или ужин дома. В школе ее кормили бесплатно, как малообеспеченную. Галина Борисовна всегда приносила нужные справки, подтверждающие льготы, хоть за это ей спасибо. Наде давали горячий обед и булочку, которую она забирала с собой, аккуратно завернув в салфетку. Это был ее ужин. Одноклассники смотрели на нее косо, как на нищенку. Надя стеснялась. Но есть хотелось, и она пересиливала стыд. Школьникам было не понять, что такое семья, где пьет мама, и где на ужин только булочка из школьной столовой.

– Да ты не думай про мамку плохо, она просто устала, – Толик не знал, чем ещё оправдать пьяный храп на весь дом.

– Ага, уже шесть лет как устала, – не доев, Надя положила вилку и вышла из-за стола.

Толик в растерянности ковырял вилкой в тарелке. От него тоже пахло перегаром, и ему стало стыдно перед этой девочкой. Но идти ему было некуда, совсем некуда, и Толик остался здесь. Не от большой любви к Галине Борисовне, а от острой необходимости в жилье, хоть какой-то семье и в попытке убежать от одиночества.

Катя долго не могла уснуть. В окно навязчиво светила луна. Было душно и жарко. Катерина открыла окно, и свежий ветерок подул ей в лицо. Хорошо. Тишина убаюкивала, но нервное напряжение давало о себе знать. Сердце стучало громко, и в этом безмолвии можно было различить четкое «тук-тук». Она написала в телефоне: «Надюша, давай завтра у меня ночевать. А то уеду и буду скучать», —добавила грустные смайлики и нажала «отправить».

Катерина закрыла глаза и вспомнила, как в первый раз увидела Надюшу: та пришла в их школу в пятом классе, как раз перед новым годом.