Рядом с домом тёти Нюры, вплотную к нему, стоял второй дом. И в нём жила старуха по кличке «Ведьма», её взрослая дочь и рыжая девочка. Моя ровесница. Она никогда не выходила на улицу, где играли в дикие игры мальчики и девочки.
Глава третья
Я непрерывно кричал и бегал за братом, вцеплялся пальцами в его руки, в плечи, а он отталкивал меня. Его лицо было испуганным и растерянным. Мы бегали по двору из стороны в сторону, в котором стояли шесть – семь мужиков. И сосед дядя Илья Иванов, поддёргивая локтями штаны на худом теле, тонким и строгим голосом время от времени кричал:
– Гудковская, выйди, поговорим!
Фамилия моей матери была «Рутковская», но по метрическому свидетельству. А в паспорте была другая фамилия – «Гудковская». Само написание букв говорило о том, что изменение фамилии в паспортном отделе было нарочным, как и изменение национальности. В метрике мать была «полькой», а в паспорте «русской». Но неграмотной матери было всё равно: полька она или русская. Но может быть, её сверхамбициозность была связана с национальностью?
Мой непрерывный крик смущал мужиков, и они стояли неподвижно в нашем дворе. А на другой стороне улицы, на возвышенной стороне, на тротуаре стояли мужики и бабы, человек пятнадцать- двадцать и смотрели на наш домик.
Вдруг окно распахнулось, и я увидел ноги матери в коричневых чулках. Она стояла на табуретке. Неуклюже она развернулась задом к окну, присела, выставила задницу в окно. Дядя Илья тонко засмеялся. Мой брат мощно рванулся в огород. Но я, ничего не понимая, продолжая кричать, повис у него на плечах. И мы остановились сбоку от толпы мужиков, и увидели… Наша мать неторопливо сняла трусы, сильнее выставила задницу в окно, похлопала рукой по голой жопе и крикнула:
– Нате, нюхайте!
Мужики засмеялись, качая головами. А мать спрыгнула с табуретки и, смеясь, захлопнула створки окна и задёрнула занавески. Мужики начали покидать наш двор. И кто-то сказал мне:
– Твоя мать бьёт наших баб.
Матвей с выпученными от страха глазами, прятался в переулке, осторожно выглядывал из-за угла дома тёти Нюры. Мужики подошли к Матвею, а я уже был рядом с ними.
– Ты чо, Матвей, распустил бабу? Мужик ты или нет? Дай ей мялку.
Матвей, сильно горбатясь и дрожа руками, согласно закивал головой.
– Да, да. Я ей покажу.
И он мелкими шажками, зажав руки на жопе, побежал домой. Я опередил его, вбежал в комнату первым и сильно припечатался к ногам матери, а потом запрокинул голову, чтобы смотреть ей в лицо. Мать нахмурилась и угрожающим голосом спросила Матвея:
– Ты чего такой?
Матвей вскинул над головой дрожавшие руки и тонким голосом крикнул:
– Валька, прекрати! Я ведь мялку дам!
– Ах, ты сволочь. Вошь ты паскудная. Настрополили! – сказала зло мать и бросилась вперёд.
Она вонзила ударом сверху вниз растопыренные пальцы в лицо Матвея и рванула их вниз. Матвей заверещал и закрыл лицо руками. А мать начала бить его кулаками, а потом – ногами. Она выгнала его во двор и прокричала:
– Покажи своё ебло тем, кто тебя настрополил!
И с этого дня для меня и брата начался дикий кошмар, который продолжался более года. Каждый день мать выскакивала на улицу и весь день и даже в темноте лаяла соседок. И если к ней подходили женщины и просили её успокоиться, то мать обрушивала на них свою матерщину. И женщины убегали. К нам в домик приходили женщины с Красной горки и говорили, что «дело кончится плохо».
– Валька, пожалей своих детей.
– Да на хер они мне сдались! – кричала мать. – Пускай все подохнут! А я не унижусь перед этой сволотой! Они меня не стоят! Дозноили меня!
И она грозила кулаком в угол, где висела икона Божьей Матери и Сына.