Матвей начал бить меня каждый день палкой. А когда палка вылетала из его руки, он хватал лёгкий табурет. И табуреткой наносил изо всех сил удары по моей голове. И он не убил меня только потому, что я закрывался руками. Он выбивал мне пальцы из суставов, а потом вправлял их на место.

Но чаще я просыпался от страшного удара по животу. Я всегда спал, как многие дети, на животе или на боку. Матвей переворачивал меня на спину, а потом бил палкой по животу. Я, ещё не проснувшись, мчался в сторону двери. Но ублюдок швырял меня в угол и бил непрерывно.

Уже на третий день побоев я увидел под берегом реки столовый нож. В то время столовые ножи имели деревянную рукоятку, которая держалась на тонком металлическом стержне. Этот нож был без деревянной рукоятки.

Я спросил у мальчиков – подростков, которые каждый день сидели на «чермете»:

– Как убить гада?

И мальчик лет четырнадцати, глядя на остров, который все сельчане, не зная, называли «берегом реки», указал пальцем себе на горло.

– Ударь гада ножом сюда, когда он будет спать. Это самое опасное место. Подохнет сразу.

Столовый нож с круглым концом был тупой, как обыкновенная железная полоска. Мальчики осмотрели его, и один из них протянул мне красный кирпич, чтобы я точил нож. У нас на подоконнике лежали два напильника, но я не знал, что это такое?

Я сел за землянкой в огороде и начал точить кончик ножа. Я хотел убить Матвея, забрать у него деньги – а денег у него было много – и купить пряники и конфеты. Но точить тупой нож о кирпич было трудно потому, что боль в пальцах была ужасной. Я терпел и сильно сжимал пальцами стержень ножа и подолгу тёр его конец о кирпич. И тренировал удар – вбивал нож в землю. Я стонал от чувства боли в пальцах потому, что ублюдок выбивал мне пальцы из суставов каждый день. Его это забавляло. Между прочим, эти побои заставили меня присмотреться к мальчикам. И я увидел на их лицах разбитые губы, сломанные носы, кровоподтёки, синяки, я спрашивал:

– Чо это у тебя?

– Папка поленом наебнул..

– Мамка доской ёбнула…

Но матери и отцы моих товарищей били своих детей с первых лет жизни. Они привыкли к побоям. А я не привык! И упорно каждый день точил свой нож. Но боль в руках не позволяла мне сильно давить ножом на кирпич. И кончик ножа медленно затачивался. Но Богу было угодно, чтобы я не стал убийцей этого ублюдка.

После очередного избиения палкой, я убежал в огород и ногами начал раскапывать землю, где прятал нож и кирпич. Потом я попытался схватить нож пальцами, но пальцы были растопыренными. Я ногой затолкал на ладонь нож, а второй рукой согнул пальцы на правой руке, чтобы они обхватили стержень ножа. Я придавил согнутые пальцы ногами. Сжал нож, вскинул его в замахе над головой и помчался во двор, чтобы убить ублюдка. Но на моём пути стоял забор, что отделял двор от огорода. А вбежать во двор я мог только сбоку. А сбоку двора висела калитка, которая раньше, когда у нас были куры, закрывала вход в огород. Она висела, привязанная к столбику проволокой. Когда я убегал в огород, я широко распахнул калитку. Сейчас она была закрыта и подпёрта палкой. А в центре двора стоял Гад и смотрел на улицу. Я понял, что не смогу быстро ворваться во двор, чтобы вонзить в ублюдка нож, внезапным для него ударом. Он просто убежал бы от меня. И я с размаху налетел на забор. Просунул руку через тальниковые прутья и закричал изо всей силы:

– Матвей, ёбанный ты в рот! Блядь, сука, я убью тебя, как только ты заснёшь!!!

Гад рывком обернулся. Его рот открылся, и вниз потянулась слюна, а его глаза стали круглыми, а его грязные в жёлтом дерьме штаны вмиг потемнели от удара мочи. Он затрясся всем телом, вскинул вверх дрожавшие руки, что-то тонко закричал и метнулся в мою сторону. Я выронил нож и убежал на берег реки. И там я понял, что ублюдок бросился не ко мне, а к входной двери домика. Я вернулся, чтобы подобрать нож, чтобы ночью убить гада. Но ножа на земле не было. А входная дверь была закрыта на крючок.