– Нет, конечно.

– Вот и я о том же.

– Может тогда вообще от него отказаться, геморрой же.

– Вам за этот геморрой и платят, так что не скулите, чай не бабы, – Палыч выложил на капот раскрытую тетрадку. – Расписывайтесь, давайте, в проверке, и дуйте дежурить дальше.

Расписавшись в журнале проверок, мы холодно распрощались с нашим непосредственным начальником, заместителем директора родного ЧОПа.

– Вот ведь Орлы с Соколами гады, могли и предупредить, – возмутился Вася, когда мы вновь оказались в машине.

– Дык, кажись, звонили, – я вытянул свой мобильник, старую и верную Нокию 3310. – У нас как раз веселье с пьяными дегенератами было, а у меня на беззвучном режиме. Три раза набирали.

– Могли и мне позвонить, – напарник даже и не думал прекращать обижаться на коллег.

– Могли, – соглашаюсь я. И только я собрался засунуть телефон в карман форменной штанины, как он завибрировал в руке. На экране высветился дикий номер из мешанины цифр. Звонили из-за границы. – Да!

– Витя, это ты? – донесся голос пьяной Лены, человека, которого после развода я меньше бы всего желал услышать.

– Я. Что случилось? Что с Дашей?

– Похоронили Дашу. Вчера похоронили…

Не прошли и сутки, как я стоял в холе аэропорта города Осло и глядел на доску с расписаниями автобусов и электричек, призванных доставить прилетевших пассажиров до самой столицы Норвегии. За плечами остался десятичасовой автопробег до столицы и трехчасовой перелёт.

Деньги были собраны, документы для выезда оформлены, оставалось лишь заказать билеты на самолёт и попрощаться с любимой Родиной. Сложнее было с работой…

После сдачи смены в восемь утра я тут же написал заявление о переносе отпуска и подал его на визирование Палычу. Тот мельком глянул на бумагу, разорвал её на кусочки и так же меланхолично продолжил что-то записывать в толстом амбарном журнале.

– Палыч, а ты не прифигел? Мне отпуск нужен! Сегодня!

– А кто работать будет? – поднял он свои водянистые глаза. – Папа Карло?

– Палыч, не зли. Ты же знаешь, что у меня ребенка похоронили.

– Ну, так ведь уже похоронили, спешить-то некуда, – вновь принялся он за писанину. – Неделей раньше, неделей позже – какая раз… – но договорить я ему не дал, с размаху залепив по лысому виску кулаком. Начальник отлетел к стене и удачно приложился затылком.

– Вить, ты чего? – испуганно взвизгнула Светка, чоповский бухгалтер, деливший кабинет с замами директора.

– Ты еще скажи что-нибудь под руку, – рявкнул я в ответ и тяжелой походкой вышел на улицу. Там немного успокоившись и перекурив, я обдумал дальнейшие планы.

Мне повезло, Палыч заяву в полицию катать не стал, ограничившись выговором и лишением премии. Директор сам его обозвал идиотом, когда узнал причину произошедшего. И распорядился не переносить очередной, а оформить двухнедельный без содержания, позволив не появляться на работе целых шесть недель.

Напарник, с которым я занимался установкой пластиковых окон, от известия об уезде, тоже оказался не в восторге. Мрачно переварив перспективу горбатиться одному, он сухо пожелал удачи и бросил трубку. И только после этого, я оказался по настоящему свободным, чтобы без хвостов мчаться к бывшей жене, не уберегшей мою дочь.

Осло встретил тяжелыми свинцовыми тучами, казалось, что давят не облака, а бетонная плита. Ко всему прочему, добавлялся мелкий, но настойчивый дождь, от которого моментально промокла куртка. Кутаясь в капюшон, я дождался автобус, расплатился за проезд фиолетовой стокроновой купюрой и устроился у окна, в которое бессмысленно и пялился всю дорогу.

Дождь размывал всё сущее, окружающее меня. Он впитывал свет, игриво одаривая отблесками на стекле, струился и тёк, завлекая душу в глубокие воды Ахерона. Огни проезжающих автомобилей, яркие вывески магазинов, броские пятна уличных фонарей – всё сливалось и смешивалось в каплях серого и темного дождя, и даже сгущающиеся сумерки воспринимались, как выпитый им до дна день.