– Мужики, водка есть? Давай сюда! – Леня принял из чьих-то рук наполовину пустую бутылку, плеснул в ладонь ее содержимое и начал зачем-то растирать шею ботаника. Потом приложил горлышко к неподвижным губам и осторожно подпустил к ним прозрачную жидкость. Лицо Нюфы дрогнуло, сморщилось, он резко сел и зашелся в сухом кашле.
– Жить будет! – сделал вывод Дрон.
Страх отступил, но облегчения я так и не дождался. Ничего не случилось – Нюфа жив. Сейчас он напьется, проспится и завтра будет как новенький. Отчего же где-то в районе солнечного сплетения пульсирует черная дыра? Почему руки покрылись холодным потом, а каждый вздох отзывается тупой болью?
– Вставай, Миш! Мы пошутили! Сами флягу тебе подкинули! – слова метались над поляной ошметками эха в пустом актовом зале. – Вставай, в лагерь пора! Скоро отбой!
Нюфу подхватили под локти и потащили к ближайшей дыре в ограде. Мимо протопали Дрон с Леней, стараясь не встречаться со мной взглядом. Я развернулся и зашагал в противоположную от лагеря сторону.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем перед глазами дорожным знаком не возник вопрос: «Куда я иду?» Он застал меня посреди изрытой временем и непогодой заасфальтированной дороги. Справа бесконечным строем тянулись впавшие в зимнюю спячку лагеря, слева темной стеной наступал лес. Отсюда до города километров двадцать, не меньше. До автобусной остановки полтора часа ходу быстрым шагом, но первые маршрутки появятся не раньше шести утра. Ночевать в лесу не хотелось. Впервые в жизни мною завладел детский страх перед темнотой.
Постояв с минуту, я развернулся и почти побежал назад, в лагерь. Лес, оказавшийся теперь по правую руку, похоже, только и ждал, когда меня накроет паника. Зловещее молчание неподвижных деревьев сменилось тревожными шорохами, стонами старых сосен, предсмертными воплями мелких зверьков, попавших в лапы хищников, сотнями непонятных и оттого жутких звуков.
Я резко остановился. Страх требовал бежать дальше, но я запретил себе его слушать. Я никогда и ничего не боялся. Всегда первым прыгал в бассейн с вышки и на спор ходил на руках по краю крыши девятиэтажного дома. Почему же сейчас, словно хилый очкарик, бегу от леса и приведений? Что со мной случилось? Там, на поляне, под старым дубом?
Ответ заставил согнуться пополам и опуститься на колени в схваченную ночными заморозками грязь: «Там, на поляне, я убил человека». Да, я не толкал ящик и даже не надевал петлю на его шею, и все же он умер.
Умер из-за меня!
«Он НЕ умер!» – возразил здравый смысл, но вопреки его подсказкам я чувствовал себя убийцей. Пустые глаза Нюфы, пересеченные неровной трещиной отражения, не могли обмануть: на холодной земле лежал мертвец. Теплый, живой мертвец.
Мое внимание привлек странный звук. Он пробился в сознание навязчивым зудом и постепенно превратился в плотный кокон, отгородивший меня от враждебной темноты. Этим звуком оказался мой собственный голос. Я сидел, скрючившись посреди дороги, и скулил. Протяжно и монотонно.
Из-за двери нашей палаты доносился приглушенный разговор, но стоило мне войти, как над кроватями повисла тишина. Дрон с Леней старательно притворялись спящими. Я не стал их дергать – разделся, залез под одеяло, отвернулся к стене и почти сразу уснул.
А когда проснулся, в комнате, кроме меня, никого не было. Заправленные кровати заставили взглянуть на часы. Черт! Время подъема давно прошло, так же как и утренней зарядки. Сейчас весь народ завтракает в холодной столовой.
Через пять минут я вошел в длинный зал, пропахший хозяйственным мылом и рассольником. Наш класс поглощал манную кашу в самом дальнем углу, у окна. Я обратил внимание, что Нюфа сидит за одним столом с Леней и Дроном. Увидев меня, они неловко кивнули. Ботаник продолжал рассеянно разглядывать что-то за искажавшим внешний мир волнистым стеклом окна. Я не стал подходить к этой троице, сел за свободный стол и погрузил ложку в остывшую кашу.