Взгляд Элизабет становится мягче, она задумывается, поджимая губы в тонкую нить:

– Ну да. А когда всё хорошо, когда можно жить и радоваться, он вдруг делает поворот на сто восемьдесят градусов. Кстати о противоречиях. Я тебе не говорила, но у отца было два гражданства – немецкое и австрийское. Так вот, он после войны и суда отказался от немецкого, сказав, что ему противно быть немцем и лучше он будет австрийцем. И еще одна вещь, которая не оставит тебя равнодушной: после войны он наотрез отказался менять фамилию. Из-за этой фамилии ему пришлось пережить страшные лишения…

– То есть, – пытаюсь понять странную логику Альберта, – немцем он быть отказался. А от фамилии и брата отказываться не захотел?

– Упрямство, наверное. Или что-то еще, чего я не понимаю. – Элизабет поднимает глаза, пытаясь проглядеть что-то сквозь плотно набитые серые облака. И вдруг тихо добавляет: – Я думаю, тогда, во время короткой встречи в Нюрнберге, Герман сказал ему нечто такое… отчего он так упорно держался за фамилию. Но я просто не представляю, что такого должен был сказать ему дядя, чтобы отец так… так нелепо подставлялся до конца жизни. Его же не хотели из-за фамилии брать на работу… Он вообще после самоубийства дяди стал странным. Мама по крайней мере это отметила.

– А почему ты сказала, что он тебя возненавидел, – не из-за шоколадки же, Элизабет? И что стало причиной разрыва твоих родителей?

– Я и правда многого не понимаю, – вздыхает Геринг, – ведь я всё-таки единственный его ребенок. Да, до того как жениться на моей маме, у него было, кажется, две жены. И после развода с мамой – еще один брак или даже два. Но детей не было… Два года назад я, наконец, оказалась в Европе. Так уж вышло, что мне оплатил поездку один хороший человек, который исследовал биографию моего отца. В Мюнхене я встретила Элизабет Симон – бывшую секретаршу моего отца. Она служила у него, когда была совсем юной, ей было максимум лет четырнадцать-пятнадцать, потом, спустя долгие годы, она разыскала мои кординаты в Перу, и мы стали общаться по телефону и писать друг другу письма. Так вот, я приехала в Мюнхен, и Элизабет встретила меня просто замечательно – показала город. Сама она женщина бездетная, не замужем, и я очень благодарна, что она уделила мне так много своего времени и приняла как родную. В числе прочего мы говорили с Элизабет о моём отце. Так уж вышло, что она послужила катализатором разрыва моих родителей, сама того не желая. Трудно сказать, как Элизабет, молодая девчонка, относилась к Альберту, но, сдается мне, она всё-таки была по-юношески влюблена в него. Потому что потом она сказала: «То, как ваш отец поступил с вашей матерью, чрезвычайно меня потрясло: я никогда не думала, что он способен на такое. Это было сильнейшее разочарование в Альберте в частности и в мужчинах вообще».

История очень банальна. Отец, мать и я (это со слов мамы, сама не помню) поехали в Карловы Вары отдыхать. И отцу туда постоянно приходили телеграммы, он бегал куда-то звонить. В общем, пару дней спустя после приезда он объявил моей маме, что ему нужно вернуться в Австрию. Ну, бывает, конечно. И мама сказала: езжай. А потом маме позвонила Элизабет Симон и сказала, что всё неправда, что никаких срочных дел нет, что все важные вещи проходят через неё, и она полагает, что у Альберта роман с какой-то дамой. Мама, конечно, сразу вернулась в Австрию и фактически застала отца с другой женщиной. Конечно, это ужасно! Особенно оскорбительно, что отец был старше мамы на двадцать лет, и она, молодая девчонка, была ему верна, в то время как он… впрочем, он всегда нравился женщинам.