– На ветер, так на ветер, – я расставил фигурки.

– У нас самогоночка, марганцовкой правленая, противогазом чищенная, медком сдобренная, смородинкой облагороженная, – соблазнял Бахмагузин.

– Нет, я свою норму выбрал. Еще с утра, уж пришлось.

– Говорят, в Волчьей Дубраве того… пошалили… Насмерть.

– Было дело, – я не люблю распространяться ни о живых пациентах, ни о мертвых. В первом случае врачебная тайна. Во втором – тайна следствия. И вообще, я отдохнуть хочу. Отвлечься.

– В магазине слышал, колом проткнули сердце, – продолжил Бахмагузин. Судя по всему, позиция его безнадежна.

– А что ты в магазине делал-то?

– Так… Зашел…

– Должно быть, разбогател?

Поняв, что подробностей от меня не дождаться, он вернулся к позиции на доске.

Я сделал с Морозовским три быстрые ничьи, а Бахмагузин с Соколовым мучили ладейный эндшпиль.

Свет мигнул – и погас. Добрый вечер, район!

– Стоит игра свеч? – спросил Бахмагузин. – Или будем считать – ничья?

– Какая ничья? – возразил Соколов. – Хочешь слить, говори прямо.

Затеплился, замерцал огонек.

– Этот огрызок последний, – предупредил Морозовский. – Давайте на лампу скидываться.

– Скинемся, но сначала отложим, – предложил Бахмагузин. – До лучших времен.

Соколов пожал плечами.

– Отложим, так отложим.

К счастью, партия не моя. У меня и без того список отложенных дел длинный – поставить на зуб коронку, поменять водопроводный кран, купить коричневой ваксы для обуви, починить табурет и дочитать, наконец, взятый месяц назад в библиотеке американский детектив.

– Который час? – Бахмагузин был в печали. Часов не наблюдают лишь счастливые, а несчастным следить за временем просто вменено в обязанность.

– Сейчас, двадцать два на сорок восемь разделю, – бородатой шуткой ответил я.

Мы вышли на крыльцо. Редкие огоньки свечей да керосиновых ламп напоминали, что мы живем в райцентре, а не в диких местах. Действительно, нужно скинуться. Лампа куда удобнее свечи. И ярче, и экономнее. Да чего скидываться, тоже мне, проблема. Завезут в магазин, возьму да и куплю.

– По капельке?

– Какой такой капельке?

– Да вот, – Бахмагузин вытащил из ниоткуда четвертинку. В лунном свете она казалась волшебным сосудом, заключившем в себя духа могущественного и знатнейшего. Например, джинна Гассана Абдурахмана ибн Хаттаба. Прячется, лицо арабской национальности! Милиции боится!

– Водка? – не поверил Морозовский.

– Натуральнейшая!

– Можно погладить?

– Пожалуйста!

Соколов вернулся в комнату, где, после поиска, стоившего полкоробка спичек, нашел стаканчики. В пивные кружки четвертинку разливать как-то несолидно. Если б четверть!

– А с чего – водка-то? Чай, не графья! – спросил Морозовский.

Действительно, водку у нас пьют редко. При нынешнем уровне самогоноварения оно как-то даже стыдно.

– Ну, у меня ведь теща гостила, знаете?

– Знаем!

– Вот. А сегодня уехала!

Повод не хуже других.

Бисмарк говорил, что человек не имеет права умереть, не выпив пяти тысяч бутылок шампанского. Мы люди не прусские, а русские, жизнь измеряем водкой.

Четвертинка на четверых – просто смазка, шагать веселее.

Мы весело и зашагали: Соколов на север, Морозовский на восток, а мы с Бахмагузиным на юг. Попутчики. На километр. Затем я пойду домой, а Бахмагузину еще километра четыре. Он иногородний, из соседнего хозяйства «Плодовод». Велика страсть к шахматам…

Летний вечер. Собственно, уже и ночь, Тёплое засыпает. Где-то орал пьяный, не разберешь, поет или власть обличает. Мы шли по дороге, сторонясь проезжающих машин. Дорога просохла, грязи нет, но ведь и водители люди. Любят принять для смазки…

С Бахмагузиным мы распрощались на перекрестке. Я потрюхал к себе, размышляя, куда уходит жизнь. Большая деревенская философия. Сократ глубинки.