Едва мы свернули за угол, как почувствовали очень специфический и крайне неприятный запах. Мы успели добраться до средины забора, прежде чем выяснилась причина этого запаха. Из дыры в заборе торчала керамическая труба, из которой вытекала мутная пенящаяся жидкость. Дальше эта жижа попадала в неглубокую, видимо, в спешке прорытую канавку и стекала по естественному склону куда-то вниз.

Мы с участковым Митей молча переглянулись, потому что прекрасно знали, что там внизу находится. Все так же не сговариваясь, мы почти бегом начали спускаться по сырому склону.

Не знаю, что почувствовал Митя, а у меня просто сердце защемило от открывшейся картины. Там был памятный мне с детства пруд, с которого мы начинали свой купальный сезон, потому что вода в нем прогревалась быстрее всего. Я прекрасно помнила его ласковую прозрачную водичку. Так вот, этого пруда больше не существовало.

На его месте вздыбилась чудовищная мерзкая каша, уровень которой в несколько раз превышал объем прежнего прудика. Вот – вот, и она перехлестнет за пригорок, который служил естественной дамбой для нашего прудика, и тогда у нее больше не будет преград вплоть до пролегающего совсем рядом русла большой реки.

И тогда произойдет катастрофа уже республиканского масштаба.

Мне ничего не нужно было объяснять. Еще накануне я проштудировала файлы о промышленном производстве алкогольной продукции. И видела, какие проблемы существуют даже на лицензионных водочных заводах. А здесь о существовании лицензии и проведении какой-либо экологической экспертизы нельзя было и мечтать. Наверняка, сплошная антисанитария царила и в цехах бывшей фермы.

И поэтому от барды, так называлась по-научному эта мерзкая жижа, у Больших Стерляг не было никакого спасения.

Мите я тоже ничего не стала объяснять. Он уже большой мальчик и должен во всем разобраться сам. Кроме того, мужчины вообще не любят, когда за них пытаются что-то решать, а тем более, делать выводы. Пусть додумывает все сам и решает, как ему поступать дальше.

Мы еще немного постояли на склоне, вдыхая миазмы застоявшейся барды. После этого меня еще как минимум пару дней будет преследовать эта мерзкая вонь.

– Мить, – спросила я своего бывшего одноклассника, – а что, до деревни этот аромат никогда не долетал?

– Ты знаешь, – ответил он, как всегда на полном серьезе, – я сам никогда не замечал, а вот баба Нюра еще прошлым летом жаловалась на какой-то неприятный запах.

– Ну вот, – сказала я, – теперь все объяснилось в лучшем виде. А теперь мне хотелось бы познакомиться с твоим обещанным Протоколом.

Мы сидим в рабочем кабинете участкового. Спартанская обстановка не способствует долгому времяпровождению. Но мне нужно внимательно прочесть этот документ. Ведь на его основании моему бывшему однокласснику грозит, как минимум, длительный срок лишения свободы, а, может быть, и верная смерть на фронте.

Да, Митя не даром хвастал своим Протоколом. Чувствуется рука профессионала. Все изложено подробно, даже несколько занудно. Предполагаемое орудие убийства: армейский нож с нацарапанными инициалами «С» и «В». Удары наносились твердой рукой справа налево.

И тут меня как будто озарило, и я, вроде бы невзначай, спрашиваю Оглоблина:

– Митя, а ты не помнишь, как в нашей школе ребята дразнили Выхухолева?

– Ну, «выхухоль», ну, «маменькин сынок», – отвечает сбитый с толку мой криминалист.

– Правильно. А еще, ну, вспоминай!

– «Левша недоделанный»! – Оглоблин вспомнил прозвище, которое могло полностью изменить ключевой момент обвинения, – ну, конечно, Серега не мог быть убийцей, потому, что он…!