– Знаешь, как мы поступим, – сказала она с загадочной улыбкой. – Если ты за месяц раскроешь дело о скелетах, поездка в Португалию за мой счет.

– Шутишь?

– Ты мне не веришь?

– Верю. А ты проверяла состояние нашего банковского счета?

– На моем сберегательном счете всегда есть кое-что на черный день.

– Эти деньги нам нужны для малыша, – протестовал Ван-Ин. – Кстати, это еще вопрос, назначат ли на это дело меня.

– Я об этом позабочусь, Питер.

– Ни в коем случае.

– Есть дело или нет дела, я хочу в Португалию. Скоро у нас уже больше не будет такой возможности, – заявила она решительно.

– Любимая, ты же знаешь, что беременным женщинам летать на самолете не советуют.

– Да?

Ханнелоре встала и медленно сняла платье. Она выглядела как модель Боттичелли: чувственная, плодовитая, необычайно женственная. Нет ничего прекраснее, чем будущая мать.

– То есть летать нельзя. Но, может быть, господин хочет приземлиться на родной аэродром?

– Ханне… – простонал Ван-Ин.

– Я надеюсь, у господина голова не болит?

Он решительно затоптал наполовину выкуренную сигарету и нырнул к Ханне в траву. Высоко над их головами сталкивались холодные и теплые воздушные фронты. Первый удар грома прокатился по городу, как подпрыгнувший шар от боулинга. Ван-Ин парил на шептавшей ему разные приятные слова «воздушной подушке». Он едва чувствовал тяжелые капли дождя, которые падали ему на спину.

Ван-Ин наполнил коридоры полицейского участка резким запахом мускуса. На нем были обесцвеченные джинсы и бежевая хлопковая рубашка. Его старые свитера Ханнелоре отправила в корзину для тряпья и была при этом неумолима. Эти камуфлирующие свитера теперь окончательно остались в прошлом. Теперь и живот больше не надо было втягивать. «Жизнь порой может быть очень милостивой», – подумал Ван-Ин. Когда он зашел в кабинет 204, Версавел свистел как человек, у которого в жизни все отлично складывается.

– Доброе утро, брат, – усмехнулся он.

Ван-Ин проигнорировал это сексистское замечание и с радостью зажег первую сигарету.

– Жизнь действительно начинается после сорока, Гвидо. Ты все это время был прав. Сейчас мне действительно этого хочется.

– Сейчас? – спросил Версавел двусмысленно.

– Нет, не «сейчас» и, конечно, не с тобой. Лучше скажи мне, есть ли уже новости о нашем скелете.

Версавел глубоко вздохнул. Скелеты наводили его на мысли о кучах личинок, которые кишмя кишели в пустых глазницах.

– Ты имеешь в виду нашего Джона Доу?

Он предпочел американский эвфемизм. Там труп называют stiff[4]. Того, кто умирает до прибытия в больницу, – dead-on-arrival[5], а неопознанный stiff именуется Джон или Джейн Доу[6].

– Гвидо, ты же знаешь, что у меня аллергия к этой трансатлантической ерунде. Давай будем называть скелет Гербертом. Немного оригинальности не помешает, ты так не считаешь?

Версавел скрестил руки, как сейчем[7], который гордо принимает безропотное повиновение своего племени.

– Ваше желание – для меня приказ, комиссар.

Ван-Ин демонстративно выпустил облако табачного дыма в сторону его подчиненного.

– Ну все, Версавел, хватит.

Инспектор, задумавшись, теребил свои усы. Когда у Ван-Ина было депрессивное настроение, он, по крайней мере, знал, как к нему подступиться. В состоянии же эйфории его начальник был так же неуправляем, как подросток без карманных денег. При таких обстоятельствах существовала альтернатива: не трепаться и продолжать работать.

– Этот факс пришел пятнадцать минут назад, – доложил Версавел серьезно. – Я не знал, что это дело поручили нам.

Ван-Ин взял у него листок бумаги.

– А я знал, – пропыхтел он.

– Ах вот оно что.