Я принялась рвать путы из плюща ногтями, желая поскорее освободить сестру. Гобнет в любой момент могла призвать новые лозы, и какая-то часть меня ожидала, что Томас действительно прикажет ей это сделать, но он молчал. Совсем скоро я заключила Роунат в объятия. Она ничего не говорила, но я слышала, как колотится ее сердце.

– Пойдем, родная. Тебе нужно отдохнуть.

– Подождите, – произнес Томас. – Мы еще не решили судьбу ее ребенка.

Я устремила на него гневный взгляд.

– Ты и ребенка предложишь убить?

– Нет, – ответил он язвительным тоном. – Но у Потомка и смертного человека всегда рождается смертный младенец. Роунат больше не сможет жить в крепости, а значит, это не дозволено и ее ребенку. Однако заставлять Роунат воспитывать его одной в изгнании – бессердечный поступок.

– Я согласна, – сказала Аффрика. – Его нужно отдать в семью смертных сразу после рождения.

– Я не доверю воспитание своего ребенка кому попало, – возразила Роунат. – Чтобы из сына вырос хороший мужчина, его должен воспитывать порядочный и добрый человек.

Томас тяжело и раздраженно вздохнул:

– Видимо, у тебя уже есть на примете такой человек? Вероятно, его отец?

Роунат взяла меня за руку, и внезапно я почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Я так и не рассказала ей, что Эгиль погиб. Я надеялась, что она не назовет его имени, ведь тогда Томас узнает, что отец ее ребенка – внучатый племянник усопшего короля. Что, если он решит, что она легла с Эгилем в попытках обрести власть, и убедит Совет изменить приговор?

Роунат покачала головой:

– Я не считаю, что воспитывать ребенка должен именно его отец. Я хочу поручить это Фоуле, пока она не подберет для сына подходящую смертную семью.

К моим глазам подступили слезы, и я обняла Роунат еще крепче.

– Ты же знаешь, что я не могу. Ты же помнишь Ифу, – прошептала я ей на ухо.

Роунат обнимала меня, и я слышала, что ее сердце колотится в груди еще быстрее моего. Я глубоко вдохнула, усилием воли отгораживаясь от чужих голосов и взглядов. И вдруг почувствовала ручку младенца, которая изнутри прижималась к животу матери, а через него – и к моему.

Сестра обняла меня еще крепче, в ее взгляде читалась мольба.

– Помоги моему ребенку. Прошу тебя. Ты нужна мне.

Перед глазами вдруг мелькнуло яркое воспоминание: Роунат с Ифой, несущиеся в лес. Они мчались к деревьям, а длинные каштановые кудри сестры и рыжие локоны дочери развевались на ветру. Они бежали с острова Феннит, прочь от Томаса. Однажды сестра без сомнений и колебаний сделала для меня то, что я слишком боялась сделать сама. Она прекрасно знала, как поступит Томас, если поймает их. И он их поймал.

Я сжала ладони сестры. Слова не понадобились. Она и так знала ответ.

Гормлат

Фальк вырезал что-то ножом из куска дерева: я понимала лишь, что это наземное животное. Он уже прочертил четыре борозды, обозначающие ноги, но до головы еще не добрался. Это могло стать чем угодно: лошадь, волк, корова, козел, кабан, не говоря уже о мифических чудовищах, которых сказители так часто вплетали в свои истории.

Арни, пятилетний сын Фалька, устроился рядом с отцом, прислонившись к его бедру, а дочь Фрейя завернулась в отцовский плащ: наружу торчала лишь ладонь, которой она держала за руку младшего брата. Мне доводилось видеть, как дети Фалька играли в дублинском лонгфорте: Фрейя гонялась за Арни, притворяясь кракеном, а он удирал от сестры, хохоча во весь голос.

– Лошадь или корова? – спросила я.

Фальк даже не поднял взгляда, только сильнее прижал нож к дереву.

– Разве это важно?

– Ничто не важно. Важно все.