– Хорош! Сколько не виделись? Не звонишь, не заходишь.

– Я работаю, – важно сказал Герман и поправил галстук.

Подошедшая Валюша, никого не стесняясь, чмокнула его в щеку. Так вкусно, что сидевшая за соседним столом худосочная девица невольно облизнула губы.

– Вот мой товарищ, Завьялов Александр Александрович, – сказал Герман, положив руку ему на плечо.

– Это про которого в газете писали? – прищурилась Валюта.

– Он самый.

– Что ж. Можно попробовать. Мне многие звонили, но в память о нашей давней дружбе…

– Выходит, я злоупотребляю? – улыбнулся Герман.

– Да ты, шельмец, всем злоупотребляешь. И всеми. Ну да ладно. Тебя все одно не переделаешь. Жениться-то не собрался?

– Разве что на тебе. Да ты ведь откажешь!

– А вдруг да не откажу?

Они кокетничали друг с другом как люди, между которыми давно все решено, и потому можно теперь чувствовать себя свободно. Окружающие прекрасно это понимали. Завтра весь город узнает: Горанин приходил к бывшей любовнице устраивать кого-то на работу, а потом сказал: «С меня ужин в ресторане». Поход в ресторан тоже будет обсуждаться со смакованием всех подробностей. Что ели, что пили, сколько раз танцевали и куда потом поехали. Самое интересное, что Германа никто не осудит: лихой мужик. А Валюше все кости перемоют. Но ей, похоже, все равно. Она свободная видная женщина, при должности, при своей квартире, и случаем воспользуется обязательно. К такой женщине никто не подступится. Только Герман, который уверен в собственной неотразимости на сто один процент. А Валюша ждет, по лицу видно. Его ли, кого другого, но ждет.

– Сколько я тебе должен? – спросил Завьялов у Германа, когда они вышли.

– Да брось! – отмахнулся Герман. – Пустяки.

– Но ты же в ресторан ее собрался вести.

– И что?

– А потом еще куда-нибудь.

– Куда-нибудь… Эх, Зява, ты прямо, как девка красная! В нашем возрасте пора называть вещи своими именами, – наставительно сказал Герман. – Она приятная баба, чес-слово. Разумеется, жениться я на ней не могу. И она это прекрасно понимает.

– А почему не можешь?

– Ну, ты как ребенок! – с откровенным удивлением посмотрел на него Герман.

– Ах, да: никто не поймет.

– Вот именно. Ладно, забыли. Куда тебя отвезти?

– Тебе на работу надо, а я и на автобусе доеду.

– Ну, как знаешь. Если будут какие-то проблемы, звони.

– Скажи, есть вещи, которые ты не можешь?

– В смысле?

– В нашем городе. Где ты, похоже, царь и бог.

– Ну, Зява, ты преувеличиваешь!

– Да ничуть. Мне просто интересно, как люди этого добиваются?

Горанин молчал, лицо его было мрачно. Он уехал, так и не ответив на вопрос.

Неожиданно Завьялов заметил на противоположной стороне улицы его. Высокого молодого человека в серой куртке, который тоже смотрел вслед уехавшему Герману. Парень сжимал кулаки и что-то бормотал себе под нос. Он решил, что сказанное относится к Горанину. И, читая по губам, понял суть. Парень посылал вслед уехавшему следователю проклятия. Несколько минут они так и стояли, потом парень увидел, что с противоположной стороны улицы за ним внимательно наблюдают. Вздрогнув, разжал кулаки, поднял капюшон и быстрым шагом направился к автобусной остановке. Завьялов чуть ли не бегом пересек улицу и – следом. Чутье подсказывало: он, человек, который так же сильно ненавидит Германа. Пока дошел до остановки, сильно запыхался. Увидев его, парень поспешно отвернулся. Подошел автобус. Парень сел в него, Завьялов тоже. Как в те времена, когда работал в милиции, почувствовал себя охотником, взявшим след. Исподтишка наблюдал за преступником. Хотя с чего он взял, что парень имеет отношение к разбитой машине и поломанному манекену? Допустим, ненавидит Германа. Разумеется, ненависть – плохое чувство. Отвратительное. Но за это не сажают. Все жители N ненавидят обитателей Долины Бедных, тем не менее все стекла в коттеджах целы, фонари на улице тоже, да и головы с плеч не полетели. Можно плюнуть вслед проехавшей иномарке, можно прошипеть: «у-у-у… буржуй недорезаный…» Как все и делают. Но паритет в городе сохраняется: они сами по себе, мы – сами. Никто не собирается переступать черту.