– Что смешного?

– Ты как будто заикаешься! Почему ты не можешь говорить нормально, ровно?

– Потому что в китайском языке четыре тона. Скажи спасибо, что не шесть, как в кантонском диалекте. Как я тебе буду говорить ровно, если мне нужно голосом показывать, что это за слова?

– Ой, ну ладно, ладно, – пробормотал я, вытирая вытекшие от смеха слезы. – Ты куда собираешься поступать? Питер? Я слышал, что там сильная школа восточки.

– Конечно, ты слышал, это же я тебе говорила. Но нет, я останусь здесь. Я решила. Не хочу я оставлять дедушку. А ты куда собрался по итогу?

– Я? – я закинул голову наверх, уставившись на крону дуба, и задумался. – Я хотел бы забраться в самые дебри Латинской Америки и разбираться там с мафией! Курить и носить с собой настоящее оружие. Вот где свобода!

– Даня, ты опять витаешь в облаках, пора бы уже задуматься о своей жизни. Твоя мама и так уже из-за тебя пьёт успокоительные, а ты собрался в Латинскую Америку.

– Я витаю в облаках? Ну хорошо. А знаешь, в чем твоя проблема? – я запрыгнул на корточки напротив неё и уставился прямо в глаза. – Ты слишком правильная. Ты живёшь по какому-то жёсткому регламенту. Постоянно ставишь себе высочеееенные планки и лезешь из кожи вон, чтобы каждый раз допрыгнуть. Одна за другой, одна за другой. Ты хоть жить успеваешь? Ты же такая добрая и интересная девочка, но, чтобы это понять, надо с тобой с детства дружить, как я. На тебя со стороны посмотришь – что-то непонятное в ледяном панцире, ничего тебя не интересует, кроме постоянной работы и жёсткой дисциплины. Вот поэтому ты никакому мальчику и не нравишься. Они не любят копаться и узнавать, что там за холодным взглядом и равнодушием.

Наверное, я обидел Еву этими словами и довольно быстро пожалел, что так взорвался, не подумав.

– Ну ты нравишься всем, – сказала она довольно спокойно. – И что? Тебе же не нравится никто. И у тебя никогда нет никакого плана, ты просто плывёшь по течению в надежде причалить хоть куда-то. Мы лишь две крайности одной сущности, никто из нас не лучше.

– Ну нет, ты не права. Мне не не нравится, никто, мне нравятся многие! Вернее, первое время. Потом я начинаю общаться и быстро теряю интерес. А как я могу что-то строить с человеком, если я его не люблю? Я к нему даже не прикоснусь и обманывать не буду. Либо внутри все должно гореть, либо ничего быть не может! И как это у меня нет плана? У меня все есть. План – быть счастливым и свободным. Хороший план, как по мне!

– Ты как был максималистом с наивной душой, так и остался, – улыбнулась Ева. – Что ты в двенадцать, что сейчас… Как будто и не взрослел.

Я сидел, надувшись, но её добродушное лицо не позволило мне злиться долго. Мы провели под кроной ветвистого дерева еще минут двадцать, но потом я все же настоял на возвращении домой.

Дома я выслушал пару ласковых от мамы и, наевшись ее упреками и причитаниями, сел за ненавистные мне уроки. «Ну ничего, – думал я. – через девять дней я стану совершеннолетним. Тогда я смогу делать все, что захочу. Жди меня, Латинская Америка…».

Первая неделя после каникул давалась особенно тяжело. Каждый день проходил медленно, как будто маленький человечек постоянно пытался остановить минутную стрелку, а она со скрипом, миллиметр за миллиметром продвигалась вперед.

Я с нетерпением считал дни до своего дня рождения. Ева пропала, как всегда, бесследно, даже в сети не появлялось упоминания о ней. Я знал ее так долго и так хорошо, но на самом деле не знал вовсе. Я даже не видел никогда ее родителей. Они, по ее словам, вечно работали или пропадали в командировках где-то на Сахалине. Вот бы и моя мама давала мне столько же свободы. Ева действительно была предоставлена сама себе. Она справлялась со всем самостоятельно и даже никогда не просила помощи.