– Да, я служил, – сказал отец Григорий, и глаза его потемнели. – Но отринул месть. Хотя, поверь, мне есть, за что… Бог с тобой, Абд-аль-Малак. – Он перекрестил Самира. – Потерять родных – больно и страшно, так что я понимаю твое горе и сочувствую тебе. Надеюсь, что Господь не оставит тебя без помощи и разум вернется к тебе. Присматривайте за ним.

Последняя фраза предназначалась Бутросу и его жене, и они дружно кивнули.

– Двери храма для тебя всегда открыты, – продолжил священник. – Приходи. Облегчишь душу. Помолишься.

– Кто убил отца? Вы же знаете? – спросил Самир, но без надежды, понимая, что ему не ответят.

Да, их община невелика и бедна, но для тех, кто ее возглавляет, худой мир лучше доброй ссоры, и дома, лавчонки, скопленный за десятилетия скарб дороже какой-то там мести, дороже справедливости.

Сами живы – и ладно.

На него смотрели с ужасом и удивлением, Ильяс продолжал дергать брата за рукав.

– Учти, сегодня поминальная трапеза. – Отец Григорий не обратил внимания на вопрос. – И на ней не пристало вести себя недостойно. Бог с тобой, Самир.

Он развернулся и зашагал прочь, следом затопали остальные. Мелькнуло в толпе озабоченное личико Азры. Сапожник Бутрос глянул обеспокоенно, но ничего не сказал. Жена его, Умм-Насиб, потянулась было взять Самира за руку, но он отшатнулся, и она поспешила за мужем.

Через мгновение братья остались вдвоем среди могил, меж торчащих из земли крестов, под безжалостным, раскаленным небом.

– Зачем ты так, брат? – спросил Ильяс. – Только разозлил всех!

– Трусы! – отрезал Самир. – Я узнаю, кто это сделал, и отомщу!

– Один?

– Вот тебе раз. – Самир посмотрел на Ильяса. – Я-то думал, что у меня есть брат. Неужели ты не со мной?

– Ну, я же… – Ильяс замялся, вытер нос тыльной стороной ладони. – С тобой.

– Значит, мы отомстим. Мы все узнаем, все найдем и отомстим.

Внутри клокотало, но в то же время Самир чувствовал себя таким мертвым, словно он, а не мать и сестра, лежал в гробу под «одеялом» из земли, и тяжесть давила на сердце точно воткнутый в землю деревянный крест.

Умм-Насиб стояла на пороге, уперев руки в бока, и во взгляде ее читалось подозрение.

– Куда это вы собрались? – осведомилась она.

– Уважаемая, – сказал Самир, – не к лицу мужчинам сидеть в доме сложа руки.

На завтрак им досталась по маленькой миске кукурузной каши и по лепешке. Бутрос ушел в мастерскую, и из-за перегородки время от времени доносился его голос, постукивание молотка.

– Вы еще не мужчины! И вчера похоронили мать! – возразила Умм-Насиб.

– Но это не значит, что мы не должны кормить себя. – Самир сделал шаг вперед. – Позвольте нам пройти.

Он прекрасно знал, что сапожник живет небогато, и что двух прожорливых мальчишек ему прокормить будет трудно, да и стыдно быть нахлебником, если тебе четырнадцать, и руки-ноги у тебя на месте.

Это пока была жива мама, мастерица накашат[1], они могли ходить в мектеб и не думать, что будет на обед завтра.

– Ладно, – Умм-Насиб отступила в сторону, подняла руку для крестного знамения. – Идите, и поможет вам Святой Иоанн Милостивец!

Самир шагнул через порог, за ним прошмыгнул Ильяс.

– Куда мы пойдем? – спросил он.

– В Рыночный квартал, – ответил Самир. – Там всегда есть работа.

Очень хотелось оглянуться туда, где раньше находился их дом, но он сдержался. Почесал не до конца зажившую ссадину на лбу и зашагал по улице, неспешно, как подобает мужчине.

– Крепись! Да сохранит тебя Господь! – сказал старый Амин, как обычно сидевший у дверей своего дома.

Смуглый, морщинистый, в неизменном пиджаке цвета старого кирпича и засаленной феске.