Уверенно толкнув дверь с цифрой «5», баба Шура, а следом за ней Макс оказались в палате с двумя большими окнами, распахнутыми настежь, благодаря чему пахло в ней не в пример лучше, чем в коридоре, – цитрусами. Источником запаха служил большой апельсин, который пыталась очистить от кожуры единственная обитательница помещения, хрупкая маленькая женщина в розовом махровом халате. Получалось у нее плохо, потому что одна рука была забинтована. Макс еще подумал, что Леночкину тетю выписали, так как у нее были проблемы с животом, а у обладательницы розового халата болела рука. А еще подумал, что это к лучшему: пришлось бы сейчас расстраивать больную рассказом о приключившейся с ее племянницей беде. И оба раза ошибся, потому что баба Шура радостно завопила:

– Люси́!

Прямо так и завопила, на французский или какой еще манер, с ударением на последней букве, Максу вдруг вспомнилась тетка, которая бегала по деревне и разыскивала Марию-Луизу. Баба Шура тем временем продолжала вещать:

– Добрый денечек! А что с рукой? Ты прямо как королева, одна в палате. – Она обвела взглядом пустые, аккуратно заправленные кровати и, не дожидаясь ответа, выпалила все новости о пожаре, пропавших миллионах и арестованной Леночке.

Последняя новость привела Людмилу Егорову в крайнюю степень волнения.

– Подожди! Как арестовали? Ты говоришь, ночью загорелось. Леночка же ночью дома была, в Вишняковке! Разве нет?

– А вот и нет, – с нескрываемым, прямо-таки садистским удовольствием возразила баба Шура. – Познакомься, кстати, это Максимушка.

– Здрасьте. – Макс водрузил на тумбочку пакет, отметив при том, что верхняя часть хлипкой больничной мебели слегка прогнулась под его тяжестью.

– Я тут тебе гостинцев принесла, – прокомментировала его действия баба Шура.

– Спасибо, Саша. Зачем же так много? – засмущалась Егорова.

– Ты не отказывайся, не отказывайся! Я к тебе, может, больше не попаду, а Леночка, скорее всего, надолго за решетку. Сама знаешь, оказаться там легко, а выйти…

Глаза Людмилы наполнились слезами, и баба Шура поспешила успокоить подругу:

– Ты погоди реветь, Максимушка Леночке твоей помогает.

– Вы адвокат? – встрепенулась Людмила.

– Да нет, – досадливо отмахнулась баба Шура. – Откуда у нас деньги на адвоката? Компьютерщик он.

– Компьютерщик, – разочарованно повторила Егорова, и слеза скатилась по ее щеке.

– Он еще и Аннушкин внук.

– Аннушкин? – Если бы не закон всемирного тяготения, слезы Людмилы вернулись бы к своим истокам. Она даже улыбнулась слегка, несмотря на грустные известия. – Нашей Аннушки?

– Нашей, нашей!

– Как там она?

Костлявый локоть бабы Шуры толкнул Макса в бок, мол, не стой столбом, рассказывай. Он повторил на бис рассказ о жизни бабушки в городе.

Обе женщины внимательно слушали, изредка кивая. В части, которую он домыслил и приукрасил для бабы Шуры, Макс, вероятнее всего, путался в деталях, но она слушала так же внимательно, как и в первый раз. Похоже, подруги действительно были очень рады за бабушку, хотя и немного завидовали ей. Самую малость.

– Я тут подумала, – немного помолчав после окончания рассказа Макса, заявила Людмила, – может, ты бы женился на Леночке моей? Я бы дом в Вишняковке продала, свадьбу справили, как положено…

Ну что тут скажешь?

– М-м-м, – промямлил Макс, – а вот скажите, пожалуйста, Людмила… М-м-м…

– Андреевна, можно просто тетя Люся.

– Людмила Андреевна! Вы же работали в «Продукте». Действительно ли в сейфе могло находится восемь миллионов?

– Да кто ж его знает? Сейф стоял в хозяйском кабинете, маленькая такая комнатка без окон. Дверь всегда на ключ закрыта. Говорят, Николай Сергеевич, это хозяин, иногда туда баб водил, но я ни разу при этом не присутствовала. Скорее всего, это уже после закрытия магазина, когда я домой уезжала.