– Немножко.

– Очень плохо для детектива! – Александра Петровна увлеклась и загорелась. – Представь: играют два сильных шахматиста. Играют час, другой, третий, и в результате – ничья. Все ходы продуманы и просчитаны. Другое дело, когда на каждый ход отведено определенное время, и один из противников делает совершенно неожиданный ход. Другому уже не до стратегической перспективы, ему лишь бы сейчас достойно ответить. Он задумывается и вскоре обнаруживает, что времени на решение задачи почти не осталось…

– И тогда гроссмейстер вытягивает из-за спины «Шмайссер», – предложил я свое завершение этюда. – А ты неожиданно сходила лошадью. То есть, мной.

Она рассмеялась и несильно, но звонко хлопнула меня ладошкой по лбу.

– Не перебивай! Этот неожиданный ход сделала не я, а Дерганный. А я все продумала и просчитала. Они бы не стали тебя убивать до того, как мы подтянулись. А потом не успели бы.

– Ну, да. Только вы могли и не подтянуться. А что, если бы они нашли маячок? Меня дважды обыскивали.

– Маячок я на тебя повесила только для подстраховки. Мы уже знали район, знали номер машины, которая тебя увезла, наши наблюдатели сидели в каждой подворотне. Я не имела права тебя потерять! – Последнюю фразу Александра Петровна произнесла слишком уж убедительно и, почувствовав это, смутилась и тихо добавила:

– Как ответственная за операцию, не могла.

– Так ты и не потеряла. И рассчитала ты все прекрасно, именно, как очень ответственная за безответственную операцию. Если бы Скворцов не швырнул в меня магниевую бомбу и не двинул прикладом, я бы сейчас, вообще, был как новенький. – Я увернулся от очередного шлепка и прекратил сомневаться. – Слушай, Шурка, а можно, я пойду не на кухню, а в ванную? Или она заполнена до краев замоченными лифчиками?

– Иди, куда хочешь, только не хами! – оскорбленно отозвалась Александра Петровна. – Сейчас тебе полотенце принесу.

– Ну, извините. А спину потрешь?

– Вот Скворца вызову, он тебе потрет!

***

– Начало ты знаешь… – сказала она и тут же поправилась: – Начало знают все.

В начале был полнейший беспредел. Пацаны выросли, в армии научились стрелять и, вернувшись, узнали из газет, что государство их всю жизнь душило и грабило. Значит, надо восстанавливать справедливость. А так как это же государство их еще и воспитывало, то они быстро сообразили, что душить и грабить очень удобно того, кто слабее, то есть, втроем одного или с одним автоматом троих безоружных.

Откуда, из каких уютных колыбелек, кроваток и манежиков, от каких пионерских костров и детских книжек, они взялись в огромных количествах, готовые кому угодно продать душу, свою персональную божью искорку величиной и ценностью в целую галактику. И им платили – не бессмертием, не мировой славой, не способностью летать и видеть сквозь стены – всего лишь деньгами. Чтобы хватало на жратву и выпивку, и еще, обязательно, чтобы по одной голой бабе на каждое колено и одну – между. Дальше их фантазии, как правило, не простирались.

А народ, из которого, в конечном итоге, эти деньги выкачивались с кровью и предсмертной пеной, называл их не палачами и не душегубами – братвой. Милиция же, пытавшаяся, кто по велению долга и совести, а кто и по закоренелой отчетно-плановой привычке, хватать и сажать на перевоспитание, так и осталась ментами, мусорами и лягавыми. Эта странная особенность национальной охоты поражала Александру Петровну больше всего.

В Краснореченске, как и во всей стране, начали с ларьков. Прошло безнаказанно и даже под одобрительные выкрики шибко сознательных старушек и потомственных алкашей. Бей буржуев!