Худой узкоглазый старик, одетый в потрепанный камуфляж, появился неожиданно, он словно возник из густого промокшего воздуха позади строя. Прозвучала запоздалая команда, с десяток ладоней туго обхватили приклады карабинов, выдавливая влагу из белых перчаток.

Старик вытянул перед собой руки, показывая, что он безоружен, и повернулся к покрытому флагом телу. Что-то далекое, забытое, оставленное за многочисленными морщинами и шрамами, промелькнуло на его застывшем, отрешенном лице. Не обращая внимания на сжимающееся вокруг него кольцо вооруженных врагов, он медленно свел руки к груди, соединил подушечки пальцев и склонил седую, неровно стриженую голову в безмолвном поклоне.

И так же застыли, закаменели в молчании, подчиняясь укоризненному жесту не прервавшего молитву капеллана, лица военных. И только чуждая человеческим условностям обессиленная Дора, тяжело дыша, давилась свистящими всхлипами и рыдала, рыдала взахлеб, орошая крупными теплыми слезами финальную сцену Второй Мировой войны.

Первый раз он ворвался в «Мойдодыр» хрустящим морозом мартовским утром. Я его не звал и не томился в ожидании. Парочка недавно законченных совершенно дурацких дел вполне позволяла мне поддерживать на уровне семейный бюджет и содержание Ленкиной косметички.

Но все же он ворвался и хлопнул дверью, и затопал по приемной, не реагируя ни на Ленкино строгое:

– Вы к кому? – ни на Ленкино раздраженное:

– Да вы к кому это, собственно?! – ни на Ленкино истерическое:

– Виктор Эдуардович!!!

А я сидел в кресле и надеялся, что обойдется – с назойливыми коробейниками и перепившими пиво некультурными прохожими, блуждающими иногда по подъезду в поисках несанкционированного облегчения участи, Ленка обычно справлялась сама. Но тут уж пришлось действовать, хотя с утра действовать как-то не хотелось.

Я метнулся на крик, опрокинув кресло, и, распахнув дверь в приемную, очутился в самом разгаре сражения.

Молодой, очень перепуганный солдатик с красным мокрым носом и красными ушами хватал Ленку за руки и пытался зажать ей рот. Это была заранее проигранная баталия. Во-первых, ему очень не хватало третьей руки, да и четвертая не помешала бы, во-вторых, я сам пытаюсь зажать Ленке рот вот уже сколько времени и – безуспешно.

Так что, тоже красная и перепуганная Ленка еще раз завопила:

– Виктор Эдуардович! – хотя я уже стоял в приемной.

Я обхватил его сзади, расстегнул два верхних крючка и рывком спустил шинель на локти, после чего, на всякий случай прохлопал карманы. Черт его знает, чему их сейчас в армии учат.

Ленка быстро пришла в себя. Она небрежным кивком одобрила мои действия, перевела дух и влепила злодею чувствительную оплеуху.

– Он меня за грудь тронул! – с надрывом пояснила она.

Ее возмущение показалось мне не совсем искренним. Я развернул парня за плечи и слегка подтолкнул к стене.

Он не пытался сопротивляться или хотя бы выпутаться из шинели. Он выглядел, как утопающий, как падающий с десятого этажа, как стоящий перед строем в ожидании команды: «Пли!» – в общем, выглядел неважно. Он затравленно переводил взгляд с Ленки на меня и тяжело дышал, как будто для того, чтобы тронуть Ленку за грудь, он прибежал, по меньшей мере, из Москвы, не обращая внимания на все другие встреченные по дороге груди.

– Да он, наверное, сексуальный маньяк, – озабоченно проговорила Ленка. – Они в армии все такими делаются. Ну-ка, дайте ему хорошенько, Виктор Эдуардович!

Он забулькал легкими, стараясь удержать дыхание, и, наконец, выдавил:

– Патруль… Не надо… Пожалуйста…

Что-то подобное я, честно говоря, и ожидал.

– Лена, отведи маньяка на кухню, засунь за плиту и прикрой занавеской. И задвинь чем-нибудь на всякий случай. Давайте быстро, бегом! – добавил я шепотом, потому что в незапертую дверь уже звонили.