– Хорошо. Воспользуемся вашим предложением. Мы ищем блокноты, Фил фотографирует, – согласился мистер Уайт. – Союз?

Он хотел снова протянуть мне руку, но осекся. Я благодарно посмотрела на него.

– Союз, – кивнула я в ответ.

– Постойте, – возразил мистер Левант. – А что будете делать вы?

– Дар! – возмутился мистер Уайт.

– Что? – не принял тот возмущений друга, ревниво глядя на меня.

– А я с вашей помощью познакомлюсь с одной очень смелой женщиной, – улыбнулась я.

– Это не слишком равноценно. У нас вроде союз, – протянул мистер Левант.

– А чего ты хотел, Дар? Может, чтобы мисс Фэлкон бегала по толпе и искала этого сумасшедшего писаку? – Мистер Таск тут же встал на мою сторону.

– К тому же, он ее точно знает в лицо, – согласился с ним мистер Уайт.

Я поднялась.

– Господа, я понимаю, что проигрываю вам в вопросе мускулов, – тихо проговорила, медленно застегивая пальто, – но позвольте мне сделать то, что у меня получается пока лучше вашего.

Я прошла по кабинету к двери и обернулась на пороге.

– Всего хорошего, господа. Встретимся на мероприятии. Была рада с вами познакомиться и пообщаться.

Уходя по коридору к выходу, я услышала, как мистер Левант не выдержал:

– И что же она делает лучше нас?

– Думает, – прозвучало недовольное от мистера Уайта.

Конус ветроуказателя полосатым носом показывал на север. В том же направлении вытянулся длинный сигарообразный серебристый монстр с надутым брюхом, привязанный за нос к двадцатиметровой металлической причальной башне. Низ башни был скрыт за натянутым полотнищем ткани с надписью «Эвелина Экройд – пилот «Пилигрима», написанной затейливым шрифтом с вензелями.

На огромном, раскинувшемся под бескрайним небом поле, служившем взлетной площадкой и одновременно стоянкой для единственного дирижабля, собрался, казалось, весь Кремден. Все, включая меня, ждали, когда же отчаянная женщина-пилот ступит на борт этого большого, больше всего, что я видела в своей жизни, парящего корабля и возьмет штурвал в свои нежные руки.

Разноцветные флажки, которыми каждого пришедшего щедро одаривали устроители данного мероприятия, пестрели, будто майские цветы среди темных проталин из слившихся воедино пальто, мундиров и нередких для ноября шубок. Флажки выровняли всех, поставив на одну ступень великосветских дам и жен лавочников, суровых генералов и подворотную шантрапу. И если первых, жмущихся ближе к главному шатру, это некоторым образом оскорбляло, то последние радовались такому равноправию, словно дети. Грязные, в рваной одежде попрошайки шныряли меж стоявших личных парокаров, стуча в стекла и прося монетку. И если более состоятельные жители Кремдена могли отгородиться от них прозрачными стеклами своих транспортных агрегатов, то стоявшие под безжалостным ноябрьским ветром жены чиновников в меховых трепещущих манто высокомерно отмалчивались или брезгливо бросали монеты детям, тут же поджимая руки к груди и пряча затянутые в перчатки пальцы в мехах, стараясь стать как можно выше, чтобы не измазаться даже воздухом, омывающем тощие, грязные фигурки нищей ребятни.

Тут же рядом, в толпе попроще шныряли карманники, срезавшие кошельки у зевак, бродили лотошники с разной снедью: от дорогих плетеных расстегаев до дешевых полушечных язычков из серого жесткого теста, зажаренного на черных, вытопленных почти до углей шкварках.

В той же части, где стояли в ожидании начала представительницы среднего класса, прохаживались чистенькие пекарки в белоснежных фартучках и чепчиках с оборками. На их лотках красовались аппетитные пирожные, поблескивающие кремом и глазурью на выглядывающем время от времени солнце. Пекарок сопровождал здоровый детина в картузе и полосатой рубахе. За его плечами высилась труба самовара, в руках он нес две корзины с чайниками, чашками и бутылью с водой, накрытые яркой тяжелой тканью, и я долго разглядывала, как он чинно проходил сквозь толпу, громко голося: «Па-асторони-и-ись, капято-о-ок. А вот кому чая заморского и кремденского, лесного, ароматного». Голос его был слышен издалека, а самовар изрядно дымил трубой. Мне даже стало интересно, как он не обжигает спину великану. К нему нет-нет да и подходили купить чая, погреться. И он, наметанным глазом замечая, каков из себя покупатель, откидывал с одной или другой корзины ткань и наливал чай в изящную чашечку или простую керамическую кружку, обе явно производства мистера Круса. После того, как покупатель выпивал чай, великан споласкивал тару, вытирал белой салфеткой и вновь отправлялся в путь.