– В общем, так, – подвел итоги старший подьячий. – Тут у вас, сам черт ногу сломит. Кто прав, кто виноват…

– Никифор Кузьмич, – заверещал белугой Васька. – Вели к боярину идти! Пусть, князь-боярин решит, кто прав, кто виноват.

– Эх, Вася, Вася, – укоризненно произнес старший подьячий. – А чего к нему идти-то? Он ведь тоже, выслушает, да и скажет – дурак, ты, Васька. Надо было бумагу составлять.

– Да на дыбу его, да кнутом! – орал Василий. – Или – пусть хотя бы оставшиеся деньги отдаст, что на поясе у него висят. К боярину!

– Васенька-то, соколик ты мой бестолковый, до середнего подьячего дослужился, а делов-то не ведаешь, что ли? – ласково сказал Никифор Кузьмич, – Тебя ведь, как жалобщика, первого на дыбу-то и подвешают. Доносчику-то, да жалобщику – первый кнут… Не посмотрят, что в Разбойном приказе служишь. Он же, не тать с большой дороги, что бы я его своей-то властью на дыбу-то отправлял. Он, чай, такой же старшой, как и я. А что, если земляк твой, после третьей крови, да на своем будет стоять? Тогда, что же, тебя в Сибирь, за оговор? Али, на плаху? Да и мне, от боярина-то попадет.

– Никифор Кузьмич, – вмешался Тимофей. – Да не извольте беспокоиться. Ведь, продадим мы сукно да холсты, будут у нас деньги. Васька, на эти деньги, десять таких ожерелий для бабы купит. Ну, а ежели, – посмотрел Акундинов на Шпилькина чуть брезгливо, – так уж все плохо, то выкуплю я это ожерелье клятое, да ему и верну. Денег, где-нить перейму. Вели – пусть бумагу принесут, а уж я и расписку в том напишу.

Василий, услышав обещание, воспрял было духом и, резво подскочил, помчавшись к столу, за которым скучал писец. Схватив бумагу, сунул ее под нос Акундинова, но был остановлен своим старшим:

– Давай-ка, Василий, занимайся делом, – устало сказал вдруг Никифор, – сам кашу заварил, сам и расхлебывай. В Разбойном приказе татей ловят, а не счеты сводят между собой. А я уж думал, что впрямь, обманул тебя кто. Получается, сам дурак, а мужика виноватишь… Радуйся, что князь-боярин не слышал, а не то посадил бы он тебя на хлеб и воду, да батогов бы приказал всыпать. Ладно, Тимофей Демидыч, – повернулся он к Акундинову, – не серчай. Сам, понимаешь, мы ведь, ушки-то на макушке должны держать…

– Спасибо тебе, Никифор Кузьмич, – поклонился Тимофей в пояс, как старшему. – Вижу, по справедливости да прозорливости твоей – быть тебе дьяком! – Потом, обернувшись к Василию, вздохнул. – Ну, чего же причитать-то? Я ж понимаю, супруга ругается. Ну да ничего, простит. А мне-то каково? Теперь вот, и в дом-то к тебе прийти будет нельзя. Людка-то, небось, мне уж больше не то, что жемчугов, так ничего и другого не даст …

Васька, глухо зарычал и, хотел опять кинуться на Акундинова, но был остановлен смеющимися стрельцами…

Уже на улице, Костка, вытанцовывая мелкой рысью, восторженно сказал:

– Сам поверил, что ты сукном да холстами торговать собрался! Подумал даже – может, сиделец тебе в лавке понадобиться? Или – толмач нужен будет. Я, конечно, аглицкий-то плоховато знаю, но, выучил бы… Как это у тебя ловко-то получилось? А я, со страху-то, чуть в штаны не наделал. Ну, куда теперь? В приказ?

– Чего я там забыл, в приказе-то?

– А куда же, тогда?

– Сейчас, домой пойду, а потом – куда-нибудь из Москвы, подале. Только, в дорогу нужно провианта прикупить. Сухариков там, сала. Ну да епанчу еще новую, шапку да рукавицы. Ну, может, по мелочи чего. Ты-то со мной, али, как?

Какое-то время Костка шагал молча, не отвечая. Потом, вздохнул:

– Да ну, куда же мне ехать-то? Да и зачем? Тебе-то, годочков-то сколько? Двадцать седьмой пошел? Ну, а мне уж на Николу, сорок третий пойдет… Батька у меня, старый да хворый. Не сегодня-завтра, помирать будет. Перед смертью, глядишь, простит меня, да хозяйство-то свое и оставит…