– Слушай, а на хрена им это нужно? – поинтересовался Акундинов, отбирая у друга штоф, что бы тот не расплескал и, сам разлил оставшуюся водку. – Что им-то с того?

– Ну, брат, – хмыкнул Костка, даже забыв про стакан. – Это же ежику понятно! Одно дело – идти простой войной. И, совсем другое, если повод есть. К тебе ведь, коли на улицу пристанут, дак морду-то бить тоже не сразу зачнут, а покобенятся вначале. Спросят – кто таков, да почему не здороваешься, да почему шапку не снимаешь… А коли царство-государство на другое царство-королевство напасть захочет, дак оно всегда лучше, коли повод есть. Ну, коли причина есть, то повод-то – несложно найти. А лучший повод – так это, ежели законного царя пошли на престол возводить. Тут ведь, и среди русских сумнения начнутся.

– Что за сумнения-то? – не унимался Тимофей.

– Ну, ты еще спрашиваешь, – понизил голос Костка, оглядываясь по сторонам – не услышал бы кто! – Царем-то нашим, Михайлом Федоровичем, разве ж все довольны? А как его на престол выбирали, знаешь?

– Знаю, рассказывал батька, – кивнул Тимофей, также понижая голос. – Казаки черкасские его выкликнули да люди лихие… А Пожарский-то, освободитель – он против Михайлы завсегда был.

– Откуда знаешь? – подозрительно прищурился Конюхов.

– Так говорю – батька рассказывал, – пояснил Тимоха. – Он же у князя Пожарского в ополчении был и Москву освобождал. Ну, а как Михайлу-то на престол избрали, то князь Дмитрий в немилость попал. В Думе окольничим сделали, ровно – кость кинули. А те, кто ляхам, да тушинскому вору задницу, да все остальное лизал, те в боярах-то и остались… Батя, почитай, года три вместе с ним ляхов гонял. Потом уж только, в Вологду служить назначили.

– Вот, видишь… – туманно изрек Константин. – Как все было-то. Так и сейчас, кто против Михайла царя, какие пакости, мыслит, может, к самозванцу тому и перекинуться…

– Может, – согласился Тимофей, но, решив оставить разговор, от которого все равно никакого толку, спросил о другом: – Что там, в нашем-то Приказе деется?

– Да вот, неверстаные, навроде меня, тебя ругмя ругают. Мол, из-за тебя, выскочки, денег им не дают.

– Это почему же, из-за меня? – удивился Тимофей.

– Ну, а кто же у нас старшой подьячий? – вопросом на вопрос ответил Конюхов, грустно поглядев на пустую скляницу.

Акундинов аж подскочил. А ведь, верно! Он, как старшой, заведовал теперь теми деньгами, что положены были на покупку перьев, чернил да бумаги. Если с умом подойти, то старшой, всегда мог заполучить какую-никакую денежку в свой кошелек. Ну, скажите, пожалуйста, кто разберет, из какого крыла у гуся брали перья? Чем, скажем, перья из левого крыла отличается от правого? А ведь, те, что из левого, ценились выше. Купчины, об этом прекрасно знали и, посему, оценивали такие перышки дороже. А бумага? Ну, кто будет разбирать – купил ты отличную бумагу или, просто хорошую, если брать не одной кипой, а двумя-тремя? А кто проверит расходы на неверстаных приказных, вроде Конюхова? Что, тот же Костка, не напишет расписку на три копейки, если дать ему две? Напишет! Еще как, напишет! Знает, что в следующий раз, его вообще не позовут. А кушать-то хочется…

А отпускалось, на все про все, сто рублей в год! Деньги, бешеные! Половину долга покроешь! Только вот, хранились те деньги у приказного казначея. А он, считай, третье лицо, после боярина да дьяка. А ведь казначей, деньги-то выдает не на год, а на полугодие! Только потом, сволочь, стребует с тебя расписки да купчие на все, до последней денежки! Как, отчитываться-то будешь? Ну, как деньги будут, то можно чего-нить да придумать…