– Заткнись ты, – выругалась я и лучезарно улыбнулась стоящему на часах Щуке, здоровенному детине, который как раз зевал, щурясь на солнце. Стражу-то, конечно, нанимали в селах либо в городе. Осколковцы и свое-то хозяйство были не в состоянии охранить, не то что целое поселение. – Это я не тебе, Щучка.

Он кивнул, как доброй знакомой.

– Здорово, Малинка. Проходи.

Я шагнула за ворота.

Мне приходилось бывать в Осколково еще в ту пору, когда оно насчитывало несколько изб, а теперь тут все бурлило. Посреди долины проложили прямую, как стрела, дорогу, а от нее посыпанные светлым песком тропинки разбегались к теремам, мастерским и кузням. Поначалу, когда отроков тут было меньше, чем пальцев на двух руках, они селились в избах и занимались общим делом. Со временем, когда народу в Яснодоле прибыло, а дело пошло на лад, осколковцы стали сбиваться в артели, и каждая выбирала себе какой-нибудь знак. Яворкина, например, звалась «Огненные соколы», и на их приблудах красовалась птичка. Были «Дикие вишни», «Серебряные ежи», «Черный колос», «Цветок папоротника» и кого только не было еще. Они и селились кучно – где жили, там и работали. Так что теперь по всему долу, на сколь хватало глаз, торчали артельные терема. Возле каждого был свой огородик, где задами кверху трудились отроки – не то пропалывая грядки, не то обирая личинок, не то удобряя нарочно сваренной жижею.

Яворкин терем стоял шестым слева. Во дворе к яблоне был привязан один из отроков, Огурка. Он бился в путах и выл, что твой волк на луну, захлебываясь слезами и соплями. Видно, уже не первый час, потому как осип и охрип, а лицо было красное, будто свекла.

– Чего это он у вас тут? – спросила я у Явора, который выскочил из дверей как ошпаренный. Видно, высматривал меня из окна.

– За дело, – злобно ответил Явор и со всей силы пнул бедолагу. Тот завопил еще громче, откуда силы взялись.

С соседних дворов понеслась ругань, и Явор сунул Огурке кляп. Тот повесил голову и всхлипнул так горестно, что у меня сердце кровью облилось.

– Да что ж он такого сделал?

– Сделал вот. Пошли, поговорим.

Не успела я шагнуть в горницу, как мне в нос ударил спертый дух нестиранных онучей, пота и застарелой еды. Помимо телесной хилости, осколковцы славились своим неряшеством. Все, что они делали – это думали и работали. Ну, еще спали и справляли нужду, но это, я так понимаю, не переставая думать. Заляпанные, в потеках от ягод и зелий рубахи, которые они выворачивали наизнанку вместо того, чтоб стирать, были такой же верной приметой осколковцев, как и онучи на босу ногу – их осколковец оставлял в покое, когда они переставали сгибаться. У всех здесь давно бы завелись вши, но старшой, слава богам, гонял их принудительно в баню. Так что если б не Белогур, а также Жиромира и ее девки, умники давно бы мхом поросли. Или еще чем похуже.

– Нет, я тут сидеть не стану, – отказалась я. – Пошли отсюда. Ну вот хотя бы в бор.

– Пошли, – согласился Явор. – В бору оно, пожалуй, сподручнее. Тенек там, и не подслушает никто.

Вслед за Явором на улицу высыпали пятеро оставшихся соколиков, и мы всей гурьбою двинулись в лес. Яснодол толком-то не спал никогда, но в эту пору полнился шумом и гамом, хоть уши затыкай. В кузне стучали молоточками, изготавливая части для приблуд. В ворожейной клокотало, булькало, бумкало, перло тухлыми яйцами и валил зеленый дым – тут варили зелья и перегоняли муравьиную кислоту, змеиный яд и прочую пакость. Из пекарни вкусно тянуло свежевыпеченными путеводными колобками, у меня аж слюна потекла. У звероводной одна громче другой квакали погодные жабы, а на деревьях над ними ссорились сороки, обзывая друг друга самыми срамными словами.