.

Уже 5 августа Василий Григорьевич телеграфировал из персидского Астрабада, что окрестные туркмены поддержали шаха и поклялись умереть или довести его до Тегерана. Весь месяц, не сидя на одном месте, он шлет сообщения о стычках мятежников и правительственных войск, поражении шахского отряда на подступах к Тегерану, отступлении Магомет Али и жестоких расправах с его сторонниками. В сентябре Янчевецкий уже в Тегеране, то есть по другую сторону условной для гражданской войны линии фронта. На столицу наступает принц Салар-уд-Доулэ, но и он терпит поражение. 10 октября Янчевецкий снова телеграфирует из Астрабада, где побеждают сторонники шаха, через десять дней – опять из Тегерана, где планируют новый поход против Магомет Али. Вот так, туда и обратно по дорогам, на которых повстанца или солдата подчас не отличить от разбойника…[57]

Удалось ему повстречаться и обстоятельно поговорить с самим шахом в его ставке в горах Эльбурса, к северо-востоку от Тегерана.

«Мы долго ехали по извилистому ущелью, глухому и пустынному… Вот и лагерь. Вдоль ущелья по склону горы запестрели бесчисленные палатки и шатры… На высоком отроге видны два домика, окруженные деревьями. Проводник поворачивает туда, и наши кони карабкаются по крутой тропинке… Меня расспрашивают о цели приезда, затем проводят в дом к бывшему повелителю Ирана, теперь силой оружия отвоевывающему себе трон. Мы усаживаемся на полу вокруг снарядного ящика, который служит столом, раскладывается карта, и начинается обсуждение положения дел. Шах свободно говорит по-русски, его брат – по-французски. «Известия приходят медленно, – говорит Магомет Али. – Долго нельзя узнать, в каком положении другие отряды, идущие к Тегерану… Я выехал из Вены вследствие бесчисленных просьб из разных городов Персии вернуться и восстановить порядок в стране. Мне обещали, что я проеду до Тегерана, не пролив капли крови, а вдруг оказывается, что возникает война…» Я не решаюсь передать разговоры, которые Магомет Али имел со мной, так как не знаю, насколько это ему желательно… В личности этого человека есть что-то привлекательное и светлое, недаром тысячи людей поднялись в разных концах Персии, чтобы увидеть на престоле своего бывшего монарха». Гостю показали лагерь – солдат, не расстающихся с винтовками даже ночью, артиллеристов, пушки и туркменскую кавалерию. Пригласили на военный совет. Переночевав, Янчевецкий решил присоединиться к отряду Эмир-Мукарема, которому было приказано выбить противника из селения на дороге, ведущей в Тегеран[58].

Судя по всему, визит он нанес до 25 августа, прежде чем стало известно о поражении отряда Сердар-Аршада, шедшего к Тегерану с юга. А опубликовали репортаж только в конце ноября, когда последние приверженцы шаха были разгромлены, а Магомет Али вновь нашел убежище в России. Янчевецкий к тому моменту опять преподавал латынь и занимался с юными разведчиками. Материал, несмотря на задержку, все равно был сенсационным – ведь никто другой из иностранных корреспондентов в Персии за время войны не встречался с мятежным властителем.

8 декабря 1911 года у Василия и Ольги Янчевецких (жили они теперь на Фонтанке, в большом доходном доме, принадлежащем Дирекции императорских театров) родился сын.

«России нет – Россия еще будет». Василий Григорьевич неожиданно для себя горько усмехнулся, припомнив некогда сочиненный им лозунг. В государстве по-прежнему неладно.

1 сентября, когда он отправлял очередную телеграмму из Персии, в Киевском городском театре на спектакле «Сказка о царе Салтане» анархист Богров стрелял в Столыпина. 5 сентября премьер-министр умер от ран. Янчевецкий верил в государственный гений Петра Аркадьевича. С его смертью (обстоятельства покушения наводили на мысль о преступном бездействии полицейских начальников) монархия будто бы потеряла баланс разума и воли, который он старался установить. Как вспоминал министр финансов Коковцов, назначенный главой правительства, о Столыпине через месяц после кончины говорили тоном полного спокойствия или же глубокомысленно критиковали. Центральным вопросом ближайшего будущего, как ни странно, сделался вопрос о Распутине. Об интригах и выходках «святого старца» говорили в Думе и сплетничали на улицах. Писали и в массовом «Русском слове», и в кадетской «Речи», и даже в консервативном «Новом времени». «Россия», разумеется, молчала. Коковцов и председатель Государственной думы Родзянко пытались объяснить государю, что все это расшатывает престиж монархии…